Почтовые открытки - Энни Пру
И у обочины пустого поля, на пустынной дороге, прямой, как натянутая проволока, с последним заиканием изношенных клапанов, пикап останавливается навсегда. Изношен, изношен вконец, полностью выработал свой ресурс. Вот и все, друзья.
55
Белый паук
Открыв глаза, Лоял увидел перед ними белого паука между лепестками ромашки. На его сливочного цвета пузике налет пыльцы. Ни малейшего дуновения ветра. Ромашки плыли в траве, как тарелочки из кукольного сервиза. Он не мог вспомнить, что они ему напоминали, что-то связанное с вафлями. Или другого паука, не белого.
Он плохо спал; кашель спускался все ниже. Языком он нащупал гноящуюся ранку в уголке рта, такую, какие образуются, когда клещ проникает глубоко под кожу, становясь невидимым, если наешься немытой лесной земляники, вырванной вместе с травой. Но для лесной земляники был не сезон. Он потер указательным пальцем по большому, и вдруг в воздух взметнулся и упал, как бледная точка, белый паук.
Он пошел по узкой дороге, обрамленной почти смыкавшимися над головой деревьями, – если бы не колеи от шин, отпечатавшиеся в пыли, ее можно было бы принять за прогулочную аллею. На спине – скатка: кое-какая утварь, смена рваной одежды, стопка бумаги, огрызки карандашей, банка растворимого кофе, пластмассовый бритвенный станок с затупившимся лезвием. В нескольких милях позади он закопал фульгурит в секретном месте, известном только ему.
Свободные от облаков кусочки неба над головой были бледными. Он понятия не имел о времени, только ощущал сухой холод. Увидев впереди сквозь деревья луг, инстинктивно направился к нему, привлеченный возможностью обозреть окрестности.
По мере того как Лоял с трудом пробирался к цели между березами и тополями, становилось светлей, и воздух наполнялся благоуханием. Но когда, задыхаясь и кашляя, он добрался до луга, его ждало разочарование: луг оказался всего лишь лесной поляной, поросшей лишайником и начинавшими краснеть листьями земляничных зарослей, впрочем, он и сам не мог сказать, чего ожидал. Он обошел уже столько мест, что все они казались ему одинаковыми.
Вид этой поляны, по его представлению, должен был напоминать лето в России, хилое и безлюдное. Теперь он мог видеть половину неба. Облака-жеребята, облака – чешуйки макрели, длинные ленты кристаллических облаков. Небо было высоким, несомые ветром в стратосфере перистые облака выглядели как мазки, нанесенные кистью художника и заканчивающиеся светящимися росчерками, похожими на арабские письмена. Небо распространялось на север стремительными волнами и походило на гигантский веер из перьев. Он развернулся, чтобы посмотреть на юг, там небо было покрыто перисто-кучевыми облаками с перламутровой рябью. Хорошая погода, ясная.
– «Полет прощальный птица завершила и крылья утомленные сложила», – пробормотал он нараспев и поднял полусгнившую ветку, валявшуюся на краю поля. – Потанцуем, милая? «Полет прощальный птица заверши-и-ила-а-а», – заблеял он, топчась по мягкой подушке мха, придерживая ветку «за талию», покачивая ее туда-сюда, наклоняя от себя, как партнершу, у которой в этот момент волосы рассыпаются и свисают к полу, подпрыгивая и вертясь, словно в рукава ему залетели пчелы. Потом чуть не упал. – Ах ты, сука, ножку подставила. Убирайся! – рявкнул он, задыхаясь, кашляя, отшвыривая ветку и радостно наблюдая, как она ломается, разбрасывая свою красную мякоть. Его одиночество не было безвинным. Приступ кашля сотрясал его, тело вибрировало, как натянутый якорный канат, по которому ударили железом, слезы текли по бороздкам морщинистого лица; он стоял посреди тихой поляны один, даже гнилой ветки уже не было.
Он подумал: вот почти и все.
И увидел синий дымок, пробивавшийся через просвет между деревьями внизу.
Он представил себе: мужчина и женщина сидят за столом. Скатерть с бахромой свисает до пола, их ног не видно. Женщина выбирает клубничину в форме сердечка – не дикую, а садовую – из вазы с фруктами. Ее рука и лицо видятся ему полустертыми, но ягода сверкает, как бриллиант, женщина держит ее за черенок большим и указательным пальцами, подушечка большого пальца касается пышной мякоти. Черные семена – как точки, вдавленные в красные поры. Мужчина – это он сам.
56
Лицо во мху
Женщина на террасе ресторана «Серебряный лосось» в Миннеаполисе сидела, склонившись вперед. На ней было пурпурное хлопчатобумажное платье до щиколоток, с подложенными плечами. Рыжие волосы, вьющиеся, как китайская лапша, каскадами ниспадали на грудь. В волосах ее первый муж заметил кусочек зубной нити. Может, это новая мода? Он слушал, глядя на ее босые ноги с мозолистыми подушечками пальцев. Следствие тесной обуви. Снятые туфли стояли под кованым чугунным стулом. Она прикурила очередную сигарету.
– Знаешь, что он мне сказал? – говорила она. – Он сказал: «Я снял на месяц маленький коттедж в чудесной дикой местности. Тихое небо и красные ели. Маленькое каноэ, гагары, холодными вечерами – огонь в камине. Мы поедем туда, дорогая. Мы будем бросать камешки в воду, милая, и смотреть, как они прыгают по поверхности. Станем жить с огорода, и это будет прекрасно». – Она произносила это ровным голосом, который летел, словно плоский камешек над волнами удовольствия, задевая лишь гребни событий, на которые ей хотелось пожаловаться. – Ну мы и поехали. Никогда, никогда, никогда не доверяй проклятому лживому ирландцу с черным сердцем!
Кроме них, на террасе никого не было: стеклянные столы и чугунные стулья вокруг них, как деревья. Терраса опоясывала заднюю часть ресторана и выходила на широкую аллею. Ему пришлось сходить в бар, чтобы обратить на себя внимание официанта. Чувствовался едва уловимый запах отбросов, он догадался, что за неровным забором из штакетника находится помойка. На противоположной стороне аллеи, на задворках здания стояла погрузочная платформа. Над ней полукруг света – как слабо натянутый брезент. Ее ногти и вздутые вены на тыльной стороне ладоней отражали бесцветный свет. Она пила вино из бокала. Он – из своего стакана – похоже, теплую воду.
– Ветер в камышах – все равно что ветер в степи. Как до́ма, в саскачеванских прериях, точно как там, откуда мы приехали. Те же нетронутые тошнотворные прерии, только немного изрытые, раздрызганные плугами, дорогами, посевами, техникой – точно как я была в некотором раздрызге, перед тем как связалась с тобой, а потом с этим чертовым черным ирландцем.
– Ну нет, – сказал он, – меня ко всему этому не приплетай. – Пусть жалуется на ирландца сколько хочет, рассказывает об их шумных ссорах, о том, как ирландец через три дня бросил ее лежать лицом в грязи, но его пусть оставит в покое. Его вина была только в бездействии.
Светящиеся
