Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников
Как славно слова сложились, записать бы, да не до этого: на широком обском плесе еще брезжили сумерки, а в протоке Резанке, с нависшими над ее берегами деревьями, уже начинала хозяйничать темнота. Сухопутные жители вряд ли поймут, что значит ходить на судне по ночной реке. Катер – не автомашина, река – не дорога, здесь фары не включишь. Конечно, включить-то можно, но толку от этого света никакого, кроме вреда: вода не отражает света прожектора, направленного на ее поверхность. Свет как бы проваливается «в никуда», не облегчая задачи судоводителю. Даже наоборот: тот слепнет от света собственного прожектора и не видит ни берегов, ни мелей. Вот потому все речные суда ночью затемнены и не несут никакого света, кроме ходовых и сигнальных огней. А капитаны обязаны стоять вахту в самое темное время, когда от крутых яров и высоких берегов падают длинные тени и сливаются в одно целое с поверхностью воды, когда неисчислимые пологие песчаные косы даже в свете прожектора неотличимы от мутной водной глади, когда подводные карчи, опечеки и другие препятствия не выдают себя рябью на поверхности. Всматриваются в темноту ночи капитаны, напрягают слух и едва ли не обоняние, как собаки ищейки выискивая путь во тьме. Может, поэтому и прозвали на всех флотах капитанскую вахту «собачьей».
Капитанам на обставленной бакенами реке, на которой каждый поворот и отмель известны и занесены в лоцманскую карту, и то трудно. А каково же Андрею в таежных протоках, которых даже на картах нет? Попробуйте вместе с ним поблуждать в лабиринтах наощупь – может, тогда узнаете.
На средних оборотах ведет катер Андрей, вздрагивает при каждом шуршании вдоль борта, при каждом стуке о днище, ведет своего «Трезвого» почти наощупь, по наитию, по интуиции. Напряжены нервы. Вдобавок еще отвлекает своими песнями Борька-Лосятник: «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту, Жанетта поправляла такелаж...» Пробоину не хватало в темноте получить – тогда конец, все приплыли: ни одного спасательного круга на борту не имеется.
Наконец стих Лосятник, видимо, утомился, закурил цигарку на корме. Но ее слабый огонек глаз не слепит и смотреть вперед не мешает. А смотреть вперед надо в оба, головой вертеть и зевать некогда...
Когда из Резанки катер вышел в Варгас, у Андрея отлегло от сердца: полпути пройдено. Однако до дома еще далековато, да и ночь опустилась безлунная. В такую темень все может случиться и назад оглядываться некогда. А надо бы: позади рубки, на задней палубе, завхоз с Лосятником занимаются странным делом – надувают ртами баскетбольные камеры. Завхоз достал их из своего рюкзака и предложил Борьке:
– Давай надувать – кто быстрее!
Лосятник с азартом согласился и надул камеру первым. Тогда Михаил достал из кармана загодя заготовленную суровую нитку и перевязал сосок. Затем то же самое сделал и со своей камерой. Из того же вещмешка он добыл две хозяйственные сетки-авоськи и, поместив в каждую из них по камере, связал шнуром ручки авосек между собой.
– Что у тебя получилось? – поинтересовался Лосятник.
– Спасательные шары, – объяснил Тягунов. – Ночь темная, опасная, могут и пригодиться.
– За деньги боишься? – догадался Лосятник. – И сколько же их ты везешь?
– Сто шестьдесят тысяч, – проинформировал завхоз.
– Ого! – воскликнул от удивления Борис. – Мне бы их до конца жизни хватило.
– До ее конца тебе они не понадобятся, – пробормотал под нос Миша и предложил: – Помоги на мешке лямки настроить, а то одна длиннее, другая короче...
– Ладно, только сам настраивай, – согласился Лосятник и сунул руки в лямки вещмешка. – Ого! – крякнул он снова. – У тебя, Михаил, в мешке дробь, что ли?
– Соль, – отвечал Тягунов.
– А у нас в сельпе что – соли не стало? – простодушно удивился Лосятник.
– Мне соль не в сельпе, а в мешке нужна, – назидательно сказал Михаил, стягивая шнурком лямки мешка на груди Лосятника.
– Ну как? Не давит? – поинтересовался он у Бориса.
– В самый раз! – похвалил мешок Лосятник.
– Ну тогда прощай, – шепнул ему на ухо завхоз и с силой толкнул Лосятника за борт.
Никаких лееров или ограждений на корме мотобота от его рождения не было, и Борька-Лосятник слетел в воду, не успев пикнуть. Мешок мгновенно утянул упавшего на дно, и Борьки как не бывало. На свое счастье, за грохотом дизеля Андрей не услышал, как сбулькал и ушел на дно пассажир, а продолжал сочинять песню о спасательном круге и вести «Трезвого» по причудливым изгибам таежного фарватера.
Тягунов понаблюдал за Андреем, не обнаружив у него тревоги, неторопливо закурил, переложив при этом папиросы и спички под кепку. Затем снял и бросил за борт свой плащ, переложил в тонкий бязевый мешок деньги из полевой сумки, отправил ее за борт, а мешок накрепко привязал к баскетбольным камерам. Скоро Варгасу конец – за ним начинается широкая Нега, на которой и светлей и просторней, если миновать Половинку. Напряженно всматривается в темноту Тягунов: не прозевать бы устье. Нет, не прозевал: едва впереди посветлело, поднял с палубы надутые камеры и скользнул с ними за борт, почти беззвучно. Три черных шара закачались в кильватерной струе и растворились в темноте.
Когда далеко за полночь Андрей причалил «Трезвого» к берегу возле гордеевского дома, то, к удивлению и страху своему, на задней палубе пассажиров не обнаружил. Только смятая пустая сумка Лосятника доказывала своим наличием, что пассажиры на борту
