Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- О, - сказал доктор, беря ее за руку и всматриваясь в ее лицо, - вы мало же поправились за границей, мало!
- Да, мне все нездоровилось, - отвечала Мари.
Затем они уселись. Доктор продолжал внимательно смотреть в глаза Мари.
- Если человек хочет себя мучить нравственно, - начал он протяжно и с ударением, - то никакой воздух, никакая диэтика, никакая медицина ему не поможет...
Проговоря это, Ришар на некоторое время остановился, как бы ожидая, что не скажет ли что-нибудь сама Мари, но она молчала.
- А если этот человек и открыть не хочет никому причины своего горя, то его можно считать почти неизлечимым, - заключил Ришар и мотнул Мари с укором головой.
- Какую же сказать причину, когда у меня ее никакой нет! - отвечала та и как-то при этом саркастически улыбнулась.
- Одна ваша теперешняя улыбка говорит, что она сама у вас есть! подхватил доктор.
Мари почти сердито отвернулась от него и стала смотреть в окно на улицу.
Доктор, однако, не сробел от этого я только несколько переменил предмет разговора.
- А Евгений Петрович здоров? - спросил он после некоторого молчания.
- Здоров, - отвечала Мари как-то односложно, - он там у себя в номере, - прибавила она, показывая на соседнюю комнату.
Доктор взглянул по направлению ее руки и потом, после некоторого молчания, опять протяжно и почти вполголоса прибавил:
- А что, у вас с ним нет никаких неприятностей?
Мари при этом невольно взмахнула на Ришара глазами.
- Какие же у меня могут с ним быть особенные неприятности? - произнесла она и постаралась засмеяться.
Доктор ничего ей на это не сказал, а только поднял вверх свои черные брови и думал; вряд ли он не соображал в эти минуты, с какой бы еще стороны тронуть эту даму, чтобы вызнать ее суть.
- Дайте мне ваш пульс, - сказал он вдруг и, взяв Мари за руку, долго держал ее в своей руке. - Пульс очень неровный, очень! Нервы ваши совершенно разбиты! - произнес он.
- У кого ж нынче нервы не разбиты, у всех, я думаю, они разбиты, сказала ему Мари.
- Ну! Все не в такой степени! - возразил ей доктор. - Но как же, однако, вы намерены здесь хоть сколько-нибудь пользоваться от этого?
- Очень бы не желала, - возразила с грустной усмешкой Мари, - разве уж когда совсем нехорошо сделается!
- Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! - возразил ей почти со вздохом доктор. - Но тут вот какая беда может быть: если вы останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, - люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.
Мари вся покраснела в лице и слушала доктора молча.
- Болезнь ваша, - продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, - есть не что иное, как в высшей степени развитая истерика, но если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему, что вы можете помешаться.
- Ну что ж, помешаюсь: помешанные, может быть, еще счастливее нас, умных, живут, - проговорила, наконец, она.
- То-то и есть, что еще может быть, и я опять вам повторяю, что серьезно этого опасаюсь, очень серьезно!
Мари молчала и, видимо, старалась сохранить совершенно спокойную позу, но лицо ее продолжало гореть, и в плечах она как-то вздрагивала.
Все это не свернулось, разумеется, с глазу Ришара.
- А супруг ваш, надеюсь, дома? - спросил он совершенно уже беспечным тоном.
- Дома, - отвечала Мари.
- Пойти к нему побеседовать!.. Он в соседней комнате?
- Да.
Доктор ушел.
Мари некоторое время оставалась в прежнем положении, но как только раздались голоса в номере ее мужа, то она, как бы под влиянием непреодолимой ею силы, проворно встала с своего кресла, подошла к двери, ведущей в ту комнату, и приложила ухо к замочной скважине.
Доктор и генерал прежде всего очень дружелюбно между собой поздоровались и потом уселись друг против друга.
- Так вот как-с! - начал доктор первый.
- Да-с, да! - отвечал ему генерал.
- А супруге вашей не лучше, далеко не лучше, - продолжал Ришар.
- Хуже-с, хуже! - подхватил на это генерал. - Воды эти разные только перемутили ее! Даже на характер ее как-то очень дурно подействовали, ужасно как стала раздражительна!
- Что ж мудреного! - подхватил доктор. - Главное дело тут, впрочем, не в том! - продолжал он, вставая с своего места и начиная самым развязным образом ходить по комнате. - Я вот ей самой сейчас говорил, что ей надобно, как это ни печально обыкновенно для супругов бывает, надобно отказаться во всю жизнь иметь детей!
- Отчего же? - спросил генерал больше с любопытством, чем с удивлением.
- А оттого, что она не вынесет этого и может помешаться, - сказал доктор.
- Господи боже мой! - воскликнул генерал уже с испугом.
- Это, кажется, последствия ее первых родин, - присовокупил доктор уже глубокомысленным тоном.
- Может быть, очень может быть! - подхватил генерал тем же несколько перепуганным голосом.
Затем доктор опять сел, попросил у генерала сигару себе, закурил ее и, видимо, хотел поболтать кое о чем.
- Ну, как же, ваше превосходительство, вы проводили время за границей? - спросил он.
- Да как проводить-то? Все вот с больной супругой и провозился!
- Будто уж все и с больной супругой, будто уж? - спросил доктор плутовато.
- Все больше с ней, все! - отвечал генерал не совсем решительным голосом.
- И не пошалили ни разу и нигде? - спросил доктор уже почти на ухо генерала.
- Да что ж? - отвечал тот, ухмыляясь и разводя руками. - Только и всего, что в Париже и Амстердаме!..
- Что ж, по вашим летам совершенно достаточно и этого, - подхватил доктор совершенно серьезнейшим тоном.
- Конечно! - согласился и генерал. - Только каких же и красоточек выискал - прелесть! - произнес генерал, пожимая плечами и с глазами, уже покрывшимися светлой влагой.
- И здесь ныне стало чудо что такое, - проговорил доктор.
- Ну, все, я думаю, не то!
- Лучше даже, говорят, лучше! - произнес доктор.
- Дай-то бог! - произнес генерал, как-то самодовольно поднимая усы вверх.
Доктор между тем докурил сигару и сейчас же встал.
- Мне, однако, пора! Шляпу я, кажется, у вашей супруги оставил! проговорил он и проворно ушел.
Мари едва успела отойти от двери и сесть на свое место. Лицо ее было по-прежнему взволнованно, но не столь печально, и даже у ней на губах появилась как бы несколько лукавая улыбка, которою она как бы говорила самой себе: "Ну, доктор!"
Тот вошел к ней в номер с самым веселым лицом.
- А ваш старичок такой же милый, как и был! - говорил он.
- Да, - произнесла Мари.
- Ну-с, так прикажете иногда заезжать к вам? - продолжал доктор.
- Ах, непременно и, пожалуйста, почаще! - воскликнула Мари, как бы спохватившись. - Вот вы говорили, что я с ума могу сойти, я и теперь какая-то совершенно растерянная и решительно не сумела, что бы вам выбрать за границей для подарка; позвольте вас просить, чтобы вы сами сделали его себе! - заключила она и тотчас же с поспешностью подошла, вынула из стола пачку ассигнаций и подала ее доктору: в пачке была тысяча рублей, что Ришар своей опытной рукой сейчас, кажется, и ощутил по осязанию.
- Ну, зачем же, что за вздор! - говорил он, покраснев даже немного в лице и в то же время проворно и как бы с полною внимательностью кладя себе в задний карман деньги.
- Все люди-с, - заговорил он, как бы пустясь в некоторого рода рассуждения, - имеют в жизни свое назначение! Я в молодости был посылаем в ваши степи калмыцкие. Там у калмыков простой народ, чернь, имеет предназначение в жизни только размножаться, а высшие классы их, нойены, напротив, развивать мысль, порядок в обществе...
Мари слушала доктора и делала вид, что как будто бы совершенно не понимала его; тот же, как видно, убедившись, что он все сказал, что ему следовало, раскланялся, наконец, и ушел.
В коридоре он, впрочем, встретился с генералом, шедшим к жене, и еще раз пошутил ему:
- А у нас есть не хуже ваших амстердамских.
- Не хуже? - спросил, улыбаясь всем ртом от удовольствия, генерал.
- Не хуже-с! - повторил доктор.
Мари, как видно, был не очень приятен приход мужа.
- Что ж ты не идешь прогуляться? - почти сердито спросила она его.
- Да иду, я только поприфрантился немного! - отвечал генерал, охорашиваясь перед зеркалом: он в самом деле был в новом с иголочки вицмундире и новых эполетах. За границей Евгений Петрович все время принужден был носить ненавистное ему статское платье и теперь был почти в детском восторге, что снова облекся в военную форму.
- Adieu! - сказал он жене и, поправив окончательно хохолок своих волос, пошел блистать по Невскому.
