Город и псы - Марио Варгас Льоса
Лейтенант Гамбоа вышел из комнаты и на секунду остановился в коридоре утереть лоб платком. Он вспотел. Только что дописал письмо жене и теперь нес его на проходную в здании гауптвахты, чтобы дежурный лейтенант отправил на почту. Дошел до плаца. Почти не сознавая, что делает, направился в сторону «Перлиты». С пустыря увидел, как Паулино грязными пальцами надрывает булочки для сосисок в тесте, которыми станет торговать на перемене. Почему никто ничего не предпринял против Паулино, хотя в рапорте Гамбоа указал, что Черенок приторговывает сигаретами и спиртным? Он вообще настоящий владелец «Перлиты», или так, ширма? Гамбоа отогнал неприятные мысли. Посмотрел на часы: через два часа его дежурство закончится, и на сутки он свободен. Куда пойти? Запираться в пустом доме в Барранко не хотелось – заняться там нечем, а значит, одолеет тревога. Можно навестить кого-нибудь из родственников, они всегда его радостно принимают и даже обижаются, что он чаще не заглядывает. А вечером сходить в кино – в Барранко каждый день идет какая-нибудь картина про войну или про гангстеров. Когда он еще был курсантом, они с Росой ходили по воскресеньям на дневной и на вечерний сеанс – иногда два раза подряд на один и тот же фильм. Он смеялся над тем, как она переживает на мексиканских мелодрамах и ищет его руку в темноте, словно прося защиты, но на самом деле это внезапное касание его умиляло и будоражило разом. Прошло восемь лет. До последнего времени он почти никогда не вспоминал прошлое – свободное время посвящал планам на будущее. Все планы сбывались, никто не обставил его, не занял место, куда он попал по распределению после академии. Почему с тех пор, как начались последние неприятности, он все время думает о себе юном, думает с горечью?
– Чего желаете, господин лейтенант? – почтительно спросил Паулино.
– Колу.
От сладкой шипучки его начало подташнивать. Стоило ли часами заучивать эти пресные страницы, столько же трудов вкладывать в зазубривание кодексов и уставов, сколько в курсы по стратегии, логистике и военной географии? «Порядок и дисциплина составляют правосудие, – кисло улыбаясь, процитировал Гамбоа, – а вы, офицеры, – необходимые инструменты разумного существования коллектива. Порядка и дисциплины можно добиться, приноравливая действительность к законам». Капитан Монтеро вбил им в головы даже преамбулы к уставам. Его прозвали «крючкотвором» за любовь к юридическим формулировкам. «Отличный преподаватель, – подумал Гамбоа, – и образцовый офицер. Так, наверное, и гниет в гарнизоне в Борхе». После академии в Чоррильосе Гамбоа подражал манере держаться капитана Монтеро. Распределили его в Аякучо, где он скоро прославился суровостью. Офицеры дали кличку «прокурор», а солдаты – «лихой». Над его строгим нравом потешались, но он знал, что на деле его уважают, и даже в глубине души им восхищаются. Его рота была самой слаженной, самой дисциплинированной. Ему даже не приходилось наказывать солдат: после надлежащей муштры и пары предупреждений все шло как по маслу. До сих пор насаждать дисциплину ему удавалось так же легко, как соблюдать ее. И он не думал, что в кадетском училище будет сложнее. Но теперь засомневался. Как слепо доверять командованию после случившегося? Вероятно, благоразумнее всего – последовать примеру остальных. Капитан Гарридо, несомненно, прав: уставы нужно толковать своим умом, стараясь в первую голову обезопасить себя, обеспечить будущее себе. Он вспомнил, какой инцидент вышел у него с одним капралом вскоре после перевода в Леонсио Прадо. Нахальный индеец смеялся Гамбоа в лицо, пока тот его отчитывал. Гамбоа отвесил ему пощечину, и капрал процедил: «Кадета вы бы не ударили, господин лейтенант». А ведь не дурак оказался тот капрал.
Он расплатился за колу и вернулся на плац. Утром он написал четыре новых рапорта о краже вопросов к экзаменам, спиртном в казармах, азартных играх и самовольных уходах из училища. Теоретически больше половины кадетов первого взвода должны предстать перед Советом офицеров. Всех следовало сурово наказать, некоторых – отчислить. Рапорты касались только первого взвода. Обыскивать другие казармы бесполезно: у кадетов было полно времени, чтобы уничтожить или перепрятать карты и бутылки. Про другие роты Гамбоа тоже не писал – пусть их офицеры ими занимаются. Капитан Гарридо рассеянно прочел рапорты в его присутствии. И спросил:
– На что вам сдались эти рапорты, Гамбоа?
– На что сдались, господин капитан? Не понял вас.
– Дело закрыто. Меры приняты.
– Закрыто дело кадета Фернандеса, господин капитан. Но прочие дела – нет.
Капитан закатил глаза. Снова взял рапорты, пролистал: его челюсти неутомимо, выразительно пережевывали пустоту.
– Я имею в виду, Гамбоа: к чему бумаги? Вы представили мне устное донесение. Зачем это все писать? Почти весь первый взвод сидит без увольнений. Куда дальше?
– Если соберется Совет офицеров, потребуются письменные рапорты, господин капитан.
– А! – сказал капитан. – Вам все не дает покоя мысль о Совете, как я погляжу. Может, нам весь курс привлечь к ответственности?
– Я пишу только про свою роту, господин капитан. Остальные – не мое дело.
– Ладно, – сказал капитан, – рапорты вы передали. Теперь забудьте и предоставьте дальнейшее мне. Я займусь.
Гамбоа вышел. Он чувствовал себя еще более подавленным, чем в последние дни. Твердо решил больше не иметь дела с этой историей, не проявлять инициативу. «Сегодня вечером не помешало бы мне – подумал он, – как следует надраться». Пошел на проходную и отдал письмо дежурному офицеру. Попросил отправить заказным. На улице, у входа в административный корпус, увидел коменданта Альтуну. Тот подозвал его.
– Приветствую, Гамбоа, – сказал он. – Давайте я с вами
