После завтрака - Дефне Суман
Я прикоснулся пальцем к косам моей мамы. Краска еще не совсем высохла, и от пальца, наверное, остался след. В темноте не разобрать. Госпожа Ширин так похоже нарисовала мамины руки и ноги, так замечательно изобразила ее неуверенную походку, что у меня нет никаких сомнений: это она, моя мамочка. А мужчина рядом с ней – мой отец. Я не знаю, какая у него была внешность. Это тот из молодых людей на переднем плане, у которого голубые глаза. Я не знаю, как он выглядел, но знаю его историю. Знаю, но не знал, что знаю. Не знал до этого вечера. Оказывается, человек ничего не забывает.
Внезапно открылась входная дверь. Я отшатнулся от стены как ошпаренный. Не услышал колокольчика на садовой калитке. Свет в столовой выключен, дверь закрыта. В этот час сюда никто не заходит, но я все равно зачем-то притаился и стал ждать. За дверью послышалось несколько неуверенных шагов. Госпожа Нур? У нее легкие шаги. Это, должно быть, господин Бурак. Ему тоже дали ключ? Я прижал ухо к двери – вдруг услышу разговор или смех, но тот, кто пришел, похоже, неподвижно стоял посреди прихожей. Ни звука. Я продолжал тихо ждать в уголке. Кричали чайки, устроившие гнездо на крыше. Громко смеялись соседи. Слышен был стук вилок и ножей по тарелкам.
Наконец, решив, что пришедший тихо поднялся на второй этаж, я встал и открыл дверь. Из высоких цветных окошек-витражей просачивался мертвенно-тусклый свет. Поэтому я сначала не разобрал, кого я вижу. А когда разобрал, из моего горла невольно вырвался крик, ибо прямо посредине прихожей застыл призрак покойного господина профессора. Я схватился за дверной косяк, чтобы не упасть.
– Господин Халит!
Высокий тощий силуэт медленно повернулся ко мне. Я думал, сердце выскочит у меня из груди.
– Садык-уста! Что ты здесь делаешь?
– Господин Фикрет!
Я прислонился к косяку, переводя дыхание. Оказалось, что это был господин Фикрет. На самом деле я не верю в призраков, проходы в прошлое и всякое такое, но, получается, я все еще находился под впечатлением от картины госпожи Ширин и от ее слов. Не зная, что сказать дальше, я быстро прикрыл дверь столовой. Я испытал огромное облегчение, но мне не хотелось, чтобы господин Фикрет узнал, до чего я перенервничал.
Я зажег ночник над тумбочкой справа от двери. Руки дрожали, но господин Фикрет не обратил на это внимания. Похоже, он выпил. Я это заметил, хотя голова и шла кругом. Госпожа Селин бросила свои сандалии у самой лестницы. Я поднял их и понес в шкафчик, но тут господин Фикрет схватил меня за руку. Теперь, вблизи, я увидел, что глаза у него покраснели. И нос тоже. Чтобы он не догадался, что я чувствую исходящий от него запах ракы, я слегка отвернулся в сторону. Где вы были весь день, господин Фикрет? Ведь не пили же с утра до вечера, упаси Аллах?
– Садык-уста, присядь-ка. Поговорим немного.
И он подвел меня к креслу рядом с трюмо, на котором стоит телефон.
– Рад вас видеть, господин Фикрет. У меня кое-какие дела на кухне. Я сделаю, что нужно, и принесу вам наверх графин с водой.
Бессмысленные слова. Впрочем, и господин Бурак смотрел на меня пустым взглядом.
– Сваришь мне кофе, Садык-уста?
Я пошел на кухню, господин Фикрет – вслед за мной. Пока я нес из кладовки кофе и сахар, он уселся за стол, за которым днем сидела, потом плакала, а потом уснула, положив голову на руки, госпожа Нур. Я стоял, повернувшись спиной, но чувствовал, что господин Фикрет смотрит в мою сторону. Впрочем, он смотреть-то смотрит, но не видит. С самого детства ходит, опустив глаза долу. Его интересует не то, что творится вокруг, а то, что происходит у него в голове. Доставая чашку с полки над столом, я украдкой взглянул на господина Фикрета. Он сидел, поставив один локоть на стол и слегка наклонив голову, словно слушая кого-то, шепчущего ему на ухо. Я насыпал в турку кофе и сахар, налил воды из графина. Смех из соседского сада был здесь еще слышнее. Я посмотрел на развешенные там на деревьях цветные лампочки, и мне стало досадно. Надо было оставить в столовой свет, когда я уходил, чтобы если кто-нибудь посмотрел бы со стороны, то подумал бы, что госпожа Ширин и ее внуки тоже отмечают праздник, как полагается. Раньше это было важно.
– Садык-уста, ты знаешь, кто такой Иоаннис из Эспийе?
Когда я услышал этот вопрос, у меня екнуло сердце. Чтобы не было видно, как дрожат мои руки, я не стал зажигать конфорку спичкой, а достал из ящика длинную зажигалку. Поставил турку на огонь. Хорошенько размешал сахар и кофе ложкой. Легонько кашлянул, пытаясь прогнать засевший в горле комок. Не знаю, счел ли господин Фикрет это ответом. Мне нечего было ему ответить. Господин Фикрет заговорил громче.
– Я не знаю, что тебе рассказали, Садык-уста. Ты такой молчаливый и скрытный, что понять, о чем ты думаешь, невозможно. Хорошо, так и стой спиной ко мне, не показывай лица. Если тебе так спокойнее, то и ладно. Но послушай, что я тебе скажу: знаешь ли ты, сколь многое зависит от угла зрения? Мы вот, например, видели, что ты прислуживаешь нам за столом, и считали тебя слугой. Посмотреть с другого угла нам не приходило в голову. Человек никогда не подвергает сомнению то, что он выучил наизусть, как стихи, так ведь? Особенно если общество – или семья – хочет, чтобы давние преступления были навсегда забыты. Что если посмотреть с другой стороны – останется ли тогда известная мне истина истиной? Или то, во что я верю, – ложь? Люди не думают об этом. Что скажешь?
Господин Фикрет разговаривал сам с собой и, конечно, не ждал от меня ответа. Поэтому я сохранял молчание. Поставил перед ним чашку. Унес молотый кофе и сахар в кладовку. Вернулся к раковине, вымыл турку, тщательно ее вытер и повесил на крючок на стене. Потом оперся руками о прохладную столешницу и задумался. Возможно, кое-что из того, о чем говорил господин Фикрет, мои стариковские уши неверно расслышали. Кто такой Иоаннис из Эспийе, я знаю. Мама рассказывала, когда мы лежали ночью в нашей хижине, соединенной с особняком Нури-эфенди тайным туннелем. Иоаннис ушел в горы. Спит под темным небом
