Ю. Бондарев - Повести
Он курит на воздухе минут десять (очевидно, не одну папиросу), возвращается и говорит мне:
- Часа через полтора пойдем. Давай ужинать.
- А где Катасоныч? - спрашивает мальчик.
- Его срочно вызвал комдив. Он уехал в дивизию.
- Как уехал?! - Мальчик живо приподнимается. - Уехал и не зашел? Не пожелал мне удачи?
- Он не мог! Его вызвали по тревоге, - объясняет Холин. - Я даже не представляю, что там случилось. Они же знают, что он нам нужен, и вдруг вызывают…
- Мог бы забежать. Тоже друг… - обиженно и взволнованно говорит мальчик. Он по-настоящему расстроен. С полминуты он лежит молча, отвернув лицо к стенке, затем, обернувшись, спрашивает:
- Так мы, что же, вдвоем пойдем?
- Нет, втроем. Он пойдет с нами, - быстрым кивком указывает на меня Холин.
Я смотрю на него в недоумении и, решив, что он шутит, улыбаюсь.
- Ты не улыбься и не смотри как баран на новые ворота. Тебе без дураков говорят, - заявляет Холин. Лицо у него серьезное и, пожалуй, даже озабоченное.
Я все же не верю и молчу.
- Ты же сам хотел. Ведь просился! А теперь что ж, трусишь? - спрашивает он, глядя на меня пристально, с презрением и неприязнью, так, что мне становится не по себе. И я вдруг чувствую, начинаю понимать, что он не шутит.
- Я не трушу! - твердо заявляю я, пытаясь собраться с мыслями. - Просто неожиданно как-то…
- В жизни все неожиданно, - говорит Холин задумчиво. - Я бы тебя не брал, поверь: это необходимость! Катасоныча вызвали срочно, понимаешь - по тревоге! Представить себе не могу, что у них там случилось… Мы вернемся часа через два, - уверяет Холин. - Только ты сам принимай решение. Сам! И случ-чего на меня не вали. Если обнаружится, что ты самовольно ходил на тот берег, нас взгреют по первое число. Так случ-чего не скули: «Холин сказал, Холин просил, Холин меня втравил!..» Чтобы этого не было! Учти: ты сам напросился. Ведь просился?.. Случ-чего мне, конечно, попадет, но и ты в стороне не останешься!.. Кого за себя оставить думаешь? - после короткой паузы деловито спрашивает он.
- Замполита. Колбасова, - подумав, говорю я. - Он парень боевой…
- Парень он боевой. Но лучше с ним не связываться. Замполиты - народец принципиальный; того и гляди, в политдонесение попадем, тогда неприятностей не оберешься, - поясняет Холин, усмехаясь, и закатывает глаза кверху. - Спаси нас бог от такой напасти!
- Тогда Гущина, командира пятой роты.
- Тебе виднее, решай сам! - замечает Холин и советует: - Ты его в курс дела не вводи: о том, что ты пойдешь на тот берег, будут знать только в охранении, вник?.. Если учесть, что противник держит оборону и никаких активных действий с его стороны не ожидается, так что же, собственно говоря, может случиться?.. Ничего! К тому же ты оставляешь заместителя и отлучаешься всего на два часа. Куда?.. Допустим, в село, к бабе! Решил осчастливить какую-нибудь дуреху, - ты же живой человек, черт побери! Мы вернемся через два, ну максимум через три часа, - подумаешь, большое дело!..
…Он зря меня убеждает. Дело, конечно, серьезное, и, если командование узнает, неприятностей действительно не оберешься. Но я уже решился и стараюсь не думать о неприятностях - мыслями я весь в предстоящем…
Мне никогда не приходилось ходить в разведку. Правда, месяца три назад я со своей ротой провел - причем весьма успешно - разведку боем. Но что такое разведка боем?.. Это, по существу, тот же наступательный бой, только ведется он ограниченными силами и накоротке.
Мне никогда не приходилось ходить в разведку, и, думая о предстоящем, я, естественно, не могу не волноваться…
Приносят ужин. Я выхожу и сам забираю котелки и чайник с горячим чаем. Еще я ставлю на стол крынку с ряженкой и банку тушенки. Мы ужинаем: мальчик и Холин едят мало, и у меня тоже пропал аппетит. Лицо у мальчика обиженное и немного печальное. Его, видно, крепко задело, что Катасонов не зашел пожелать ему успеха. Поев, он снова укладывается на нары.
Когда со стола убрано, Холин раскладывает карту и вводит меня в курс дела.
Мы переправляемся на тот берег втроем и, оставив лодку в кустах, продвигаемся кромкой берега вверх по течению метров шестьсот до оврага - Холин показывает на карте.
- Лучше, конечно, было бы подплыть прямо к этому месту, но там голый берег и негде спрятать лодку, - объясняет он.
Этим оврагом, находящимся напротив боевых порядков третьего батальона, мальчик должен пройти передний край немецкой обороны.
В случае если его заметят, мы с Холиным, находясь у самой воды, должны немедля обнаружить себя, пуская красные ракеты - сигнал вызова огня, - отвлечь внимание немцев и любой ценой прикрыть отход мальчика к лодке. Последним отходит Холин.
В случае если мальчик будет обнаружен, по сигналу наших ракет «поддерживающие средства» - две батареи 76-миллиметровых орудий, батарея 120-миллиметровых минометов, две минометные и пулеметная рота - должны интенсивным артналетом с левого берега ослепить и ошеломить противника, окаймить артиллерийско-минометным огнем немецкие траншеи по обе стороны оврага и далее влево, чтобы воспрепятствовать возможным вылазкам немцев и обеспечить наш отход к лодке.
Холин сообщает сигналы взаимодействия с левым берегом, уточняет детали и спрашивает:
- Тебе все ясно?
- Да, будто все.
Помолчав, я говорю о том, что меня беспокоит: а не утеряет ли мальчик ориентировку при переходе, оставшись один в такой темноте, и не может ли он пострадать в случае артобстрела.
Холин разъясняет, что «он» - кивок в сторону мальчика - совместно с Катасоновым из расположения третьего батальона в течение нескольких часов изучал вражеский берег в месте перехода и знает там каждый кустик, каждый бугорок. Что же касается артиллерийского налета, то цели пристреляны заранее и будет оставлен «проход» шириной до семидесяти метров.
Я неволько думаю о том, сколько непредвиденных случайностей может быть, но ничего об этом не говорю. Мальчик лежит задумчиво-печальный, устремив взор вверх. Лицо у него обиженное и, как мне кажется, совсем безучастное, словно наш разговор его ничуть не касается.
Я рассматриваю на карте синие линии - эшелонированную в глубину оборону немцев - и, представив себе, как она выглядит в действительности, тихонько спрашиваю:
- Слушай, а удачно ли выбрано место перехода? Неужто на фронте армии нет участка, где оборона противника не так плотна? Неужто в ней нет «слабины», разрывов, допустим, на стыках соединений?
Холин, прищурив карие глаза, смотрит на меня насмешливо.
- Вы в подразделениях дальше своего носа ничего не видите! - заявляет он с некоторым пренебрежением. - Вам все кажется, что против вас основные силы противника, а на других участках слабенькое прикрытие, так, для видимости! Неужели же ты думаешь, что мы не выбирали или соображаем меньше твоего?.. Да если хочешь знать, тут у немцев по всему фронту напихано столько войск, что тебе и не снилось! И за стыками они смотрят в оба - дурей себя не ищи: глупенькие да-авно перевелись! Глухая, плотная оборона на десятки километров, - невесело вздыхает Холин. - Чудак-рыбак, тут все не раз продумано. В таком деле с кондачка не действуют, учти!..
Он встает и, подсев к мальчику на нары, вполголоса и, как я понимаю, не в первый раз инструктирует его:
- …В овраге держись самого края. Помни: весь низ минирован… Чаще прислушивайся. Замирай и прислушивайся!.. По траншеям ходят патрули, значит, подползешь и выжидай!.. Как патруль пройдет - через траншею и двигай дальше…
Я звоню командиру пятой роты Гущину и, сообщив ему, что он остается за меня, отдаю необходимые распоряжения. Положив трубку, я снова слышу тихий голос Холина:
- …будешь ждать в Федоровке… На рожон не лезь! Главное, будь осторожен!
- Ты думаешь, это просто - быть осторожным? - с едва уловимым раздражением спрашивает мальчик.
- Знаю! Но ты будь! И помни всегда: ты не один! Помни: где бы ты ни был, я все время думаю о тебе. И подполковник тоже…
- А Катасоныч уехал и не зашел, - с чисто детской непоследовательностью говорит мальчик обидчиво.
- Я же тебе сказал: он не мог! Его вызвали по тревоге. Иначе бы… Ты ведь знаешь, как он тебя любит! Ты же знаешь, что у него никого нет и ты ему дороже всех! Ведь знаешь?
- Знаю, - шмыгнув носом, соглашается мальчик, голос его дрожит. - Но все же мог забежать…
Холин прилег рядом с ним, гладит рукой его мягкие льняные волосы и что-то шепчет ему. Я стараюсь не прислушиваться. Обнаруживается, что у меня множество дел, я торопливо суечусь, но толком делать что-либо не в состоянии и, плюнув на все, сажусь писать письмо матери: я знаю, что разведчики перед уходом на задание пишут письма родным и близким. Однако я нервничаю, мысли разбегаются, и, написав карандашом с полстранички, я все рву и бросаю в печку.
- Время, - взглянув на часы, говорит мне Холин и поднимается. Поставив на лавку трофейный чемодан, он вытаскивает из-под нар узел, развязывает его, и мы с ним начинаем одеваться.
