Наталья Решетовская - Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
Валерия Михайловна, видевшая меня в самом худшем из всех моих возможных видов, увидев меня в хорошем пальто, в модной шляпке, оживленную, поразилась;
- Какая вы сегодня красивая!
- Разве вы не понимаете почему? Вы заметили, как я преобразилась тогда сразу? Вы поняли, что для меня значит мой муж?..
Доктора Радину это только пугает.
- Мне хочется встряхнуть вас, как термометр! - говорит она.
Валерия Михайловна рассказала мне, что после моей выписки созналась заведующему отделением, чья я жена. И хорошо сделала, ибо на следующее же утро ему звонили из горздравотдела и предлагали поставить около меня индивидуальный пост... (Конечно, это было делом рук друзей Александра Исаевича! Боялись, как бы не повторила...)
Ундине Михайловне я далеко не во всем созналась. Но в чем-то приоткрылась чуть-чуть... Спросила:
- Ундина Михайлова, а если мы с Александром Исаевичем будем врозь, как у нас будет с вами?..
- И вы можете сомневаться?..
Туда мне неожиданно позвонил Саня:
- Жду завтра при любой погоде.
Но во мне уже нет того покоя, того безропотного согласия...
Зайдя к Шуре Поповой, не сдержалась, расплакалась. Та плакала вместе со мной.
В глубоком сочувствии ко мне Шура говорила какие-то слова утешения.
30 октября утром еду в "Сеславино". Электричка. Дорога от станции Ильинское такая привычная... Голые деревья... Наш миленький флигель... Стучу.
Сначала заходим с Саней в его комнату. Мы условились, что я перед Распятием пообещаю, что больше не буду кончать с собой.
Опустившись на колени, произношу:
- Здесь - нет. А вообще... если не вычеркнешь из жизни.
Саня остался недоволен моим "если".
- Ни при каких обстоятельствах не должна.
Он дарит мне маленькую иконку Спасителя, с которой я не расстаюсь с тех пор.
Потом вошла в свою комнату. Сразу кольнуло, что нет в ней двухэтажного катающегося столика.
- ???
- Я отвез ей. Там он нужнее. Ей приходится много лежать сейчас... Это ведь мне подарок!
...Да. Но... от кого? Ведь - от моей мамы! Зимой он писал ей: "И очень мило выглядит Ваш заполярный столик, здесь ему место". И вот уже место ему не здесь?.. Как не понять, что там все должно быть другое?..
Пока ехали на машине, все было ничего. А в Борзовке я сникла.
...Надо готовить домик к зиме. Да и на участке еще остались осенние работы. Но... для кого я это все буду делать?.. Для себя? Мне, одной, ничего не нужно. Для них? Невозможно... Не способна... Не могу... Для нас?.. Нас уже нет.
Не могу сдержать слез, не могу не жаловаться... Утешает:
- Но ведь это любимое мое место на земле. Буду приезжать, жить здесь иногда...
Но ничто уже не в состоянии меня утешить.
- Я узнала, какая она... Не могу верить твоим обещаниям... Неужели правы те, кто берут от жизни все? Почему я не такая?..
Саня не сдержался. Разговор постепенно перешел в ссору.
- Собирай сплетни! Это все уже устарело ("самиздатская" обстановка в доме!).
И - страшный упрек:
- Ты могла повредить ей...
- ???
- Когда ты глотаешь пилюли, у нее что-то начинается... Телепатия...
...Боже мой! Даже о моем уходе из жизни - только с точки зрения пользы или вреда ей и ее будущему ребенку!.. Я должна терпеть все молча, безропотно...
- А может, это не телепатия вовсе. А нечто другое?
Саня пересаживает куст крыжовника от соседки. Просит, чтоб я помогла. А меня силы совсем оставили. Только и смогла, что сходить в лесничество за молоком. Только молоко и пили в тот день. А еще - лекарства, чтоб успокоиться. А к курице, что мама специально нам к этому дню зажарила, не притронулись...
То ли оттого, что я излила свою боль, высказала свою боязнь за будущее, то ли от лекарства, но я постепенно смягчилась. Пришло чувство раскаяния за свой срыв, чувство жертвенности... То чувство жертвенности, которое таит в себе даже элемент блаженства. Должно быть, нечто подобное испытывал Достоевский перед припадком - чувство какой-то полной гармонии, как писал он. Но как удерживать в себе эту жертвенность? это смирение?..
Я просила прощении. Обещала держаться на душевной высоте.
Но день был испорчен.
- А я думал, что будет, как тогда... - с горечью сказал мне муж, намекая на день 26 сентября.
У него были любовницы... Он привык видеть в них только довольство, только радость. И не мог понять: они всегда что-то приобретали в общении с ним, приобретали сверх того, что имели. Я же из-за них только теряла. И все же я должна навсегда смириться с тем, что теперь всегда будет она!..
Так и не съев и не выпив ничего горячего, мы уехали. Саня вел машину. Я сидела присмиревшая, вконец обессиленная. ...Вот вам и любовники! Нет, это - не для меня! Какой же выход?.. Еще больше смирения, еще больше жертвенности...
Мы еще утром захватили из "Сеславина" то, что мне нужно было отвезти на московскую квартиру: две объемистые сумки, складной зеленый столик. А ехать мне с вокзала еще далеко: метро, автобус, пятый этаж без лифта... Я попросила Саню не сажать меня сразу на электричку в Ильинском, а заехать в "Сеславино", чтоб обогреться, перекусить...
Он был неумолим. Он не мог или не хотел видеть моего страдания. Пусть оно достанется мне одной да еще тем, кто захочет.
Пока ждали поезд - минут двадцать - я полулежала в машине, прижавшись к своему неверному... Придется ли когда-нибудь еще?..
Я сказала Сане, что на праздники уеду из Москвы к друзьям, рассеюсь...
- Еще как на тебя повлияет поездка?..
Договорились, что 11 ноября Вероня будет обо мне знать.
Муж назначил последний срок отгона нашего "Дениса" в Рязань - 15 ноября. Я могу ехать с ним (разводиться!), но только если не будет "кишкомотательства". Иначе - поездом, одна...
Приехав к Нине Викторовне, мертвым телом повалилась на кровать.
На следующее утро не вытерпела, раскрылась Нине Викторовне.
...Как?.. Ведь Нержин в "Круге первом" всех покорил своей цельностью! Тем, что не поддался никаким соблазнам. Отказался от работы ради своих принципов, отказался от Симочки ради Нади... И вот теперь... упал в яму?!
- Но из ямы выбираются, - пыталась она меня утешить.
В воскресенье, 1 ноября, пошли с Ниной Викторовной в церковь. А оттуда поехала к Веронике повидаться с мамой. Я не знала и не узнала в тот день, что мама из-за моей оплошности поняла, что за "воспаление легких" у меня было... В день своего прихода из больницы я с кем-то говорила по телефону. Мне нужно было записать номер телефона. И я сделала это на переплете той тетради, в которой вела записи в больнице. Тетрадь же эту забыла на телефонном столике. Эта тетрадь попалась на глаза маме. С первой же страницы она поняла все. Не став читать дальше, спрятала тетрадь, чтобы потом отдать мне.
Решили с мамой, что я перевезу ее к Надюше. Мне хотелось, чтобы мама пожила подольше в Москве, чтоб раскрылась в своих переживаниях своим племяшкам. Так ей станет легче. Ведь в Рязани, с тетями, у мамы настоящей душевной близости не было, а с чужими ей тем более будет трудно быть откровенной.
Вечером я поехала в два дома, объединенных станцией метро "Первомайская". Сначала - к Анастасии Ивановне. Выслушав меня, она негодует на Александра Исаевича. Советует мне не разводиться. Какие-то ее аргументы как бы вытаскивают мои, затаившиеся. И я поддаюсь...
Приехав к Теушам, привожу в ужас Сусанну Лазаревну переменой своего настроения. Под ее влиянием снова смягчаюсь. ...Надолго ли? Где же, где я сама!.. Где мое истинное Я, которое мой муж так упорно, так настойчиво подавлял во мне? Когда оно вернется ко мне? Когда определится?.. В этих моих колебаниях, моих "синусоидах", как называл их мой муж, он пожинал плоды того воспитания, которое он дал мне, плоды зачеркивания моего Я, которое теперь никак не могло пробиться сквозь наслоения его мыслей, его внушений... Он не понял тогда простой вещи: что, так завладев моим Я, он, чтобы добиться желаемого, должен был дать мне ощутить то будущее, которое ждет меня. Он должен был дать мне увидеть Светлову или хотя бы принести письмо от нее, чтобы я поверила в то будущее, которое он обещал мне. Не сделав этого, он вызывал бунт моего приглушенного, но не совсем задушенного Я...
На следующий день я снова музицирую у Верони. Узнала от нее, что незадолго до моего прихода звонил Саня: попросил Веронику выйти взять скамеечку к моему зеленому столику - он привез ее из "Сеславина". Я спросила кузину:
- Злой?
- Да...
Я расплакалась.
- И зачем? Зачем только меня вернули к жизни?..
Долго не могла успокоиться. Музыка не помогла. Бросила играть. Вероника, решив меня отвлечь, напомнила (уже не в первый раз!), что Мария Вениаминовна Юдина опять звонила, сообщала свой новый телефон, просила обязательно позвонить ей.
Звоню. Объясняю, что у меня тяжелое настроение и потому не могу приехать.
- Но я скоро умру. Я это чувствую. Я хочу обнять вас перед смертью. Мы только что о вас говорили...
- А о чем именно?..
- Да вот поедет или не поедет...
- Так не о нас, о нем...
