Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель
— Проклятие белой зажигалки? Ты в это веришь? — проследив мой взгляд, спросил ты.
— Нет, — соврал я.
Ты усмехнулся.
— Я специально гуглил. — Голос окончательно вернулся ко мне. — Bic начал их выпускать в семьдесят третьем году. Джоплин и Хендрикс умерли в семидесятом, Моррисон — в семьдесят первом. У Кобейна действительно нашли в кармане такую зажигалку, но у остальных ее быть не могло. «Проклятие белой зажигалки» — просто глупая сказка. Это невозможно.
— Для Бога нет ничего невозможного, — кивнул на тебя твой второй.
А ты сплюнул в стерильность и кинул бычок в бесконечность.
— Ну так как? — усмехнулся ты и протянул мне зажигалку.
Я было протянул руку, но сразу отдернул ее. Твой второй заржал и пошел вперед, а ты пошел следом. А может, все наоборот было: ты шел вперед, а твой второй брел следом. Вы толкали тележку с моей смертью и пели Егора Летова:
Он сделал харакири у вас на крыльце
Он истек надеждой и всем, чем мог
А все вы остались такими же!.. [5]
Кто-то из вас фальшивил, но я не мог понять кто.
Скоро вы остановитесь в бесконечности, и кто-то из вас прикрутит на дверь табличку с моим именем. Через два часа и пятьдесят пять минут. Глупая сказка закончится.
«Ты, брат, давай — пропускай, не дури»
Я не знал, как выбираются из бесконечности, и просто брел по этой бесконечности мимо бесконечных дверей. Одна из них оказалась приоткрыта. Я подошел ближе, и табличка на двери загорелась — Александр Башлачёв. Я зашел и оказался в той самой квартире в Питере на проспекте Кузнецова, 23/1, откуда СашБаш ходил босиком вдоль синей речки и куда приводил солнышко на золотой уздечке после прогулки.
Душа гуляла душа летела душа гуляла в рубашке белой и колокольчик был выше храма окно распахнуто за окном обрыв в восемь этажей тот стоя над которым 17 февраля 1988 года раскинул руки СашБаш то ли для объятия то ли для распятия. Я не помню молитв ты в которого я не верю отпусти ему грехи он стихами грехи замолил капля крови на нитке тонкой уже сияла уже блестела спасая душу врезаясь в тело если ты не понимаешь его молитв значит тебя и в самом деле нет и не суди ты нас на Руси любовь испокон сродни черной ереси забирай мое спасение которое я все равно проебал своим неверием и отдай ему которому сколько ни дай все мало и налей ему водки сорок градусов тепла греют душу русскую и ныне и присно и вовеки веков душа в загуле да вся узлами да вы ж задули святое пламя 17 февраля 1988 года вы все сопели водили клювом да вы ж не спели не удержали не уберегли хотя какое там к чертям вы — мы.
Я подошел к обрыву. «Ты, брат, давай пропускай, не дури», — удержал меня СашБаш. Я прикрыл окно и вышел в дверь. Табличка «Александр Башлачёв» погасла.
Никого нельзя выкидывать
За дверью был Иерусалим. Вечность все-таки больше, чем бесконечность. «Двадцать пять?» — усмехнувшись мечетями, спросил меня Вечный город. Я кивнул. «Пицка-ле», — улыбнулись синагоги, а христианские храмы покачали колоколами.
Я полез в карман и вытащил белую bicовскую зажигалку. Для Бога все-таки нет ничего невозможного, даже если его самого нет.
На иерусалимской улице около мусорных баков кто-то оставил ненужные вещи: холодильник, микроволновку, диван, несколько стульев. На микроволновке сидел рыжий кот, а на холодильнике была приклеенная скотчем записка: все рабочее, берите, кто хотите. Кот оглядел меня и сказал, что коты и люди даже больше, чем вещи, нуждаются в том, чтобы их подобрали, починили, нашли им место и простили. Он понимал меня. Никого нельзя выкидывать.
— Как тебя зовут? — спросил я его.
Кот ответил, что его хозяйка думает, что она не имеет права давать ему имя, так как считает, что, пока не найдет своего места в этом мире, она никому не принадлежит, так же как и ее безымянный кот.
— А где она? — спросил я его.
— Не знаю, — вздохнул кот, — она меня выбросила.
Какое-то время мы молча курили — выброшенный я и выброшенный кот. Ну, точнее, курил и молчал только я, а кот — просто курил. Я погладил безымянного кота по голове и сказал, чтобы он не переживал и что все наладится.
— Я знаю, — ответил безымянный кот: — Сейчас пойдет дождь, потом приедет на такси Одри Хепбёрн и заберет меня. А потом они поженятся с Полом — ну, с Джорджем Пеппардом — и дадут мне имя.
Так и произошло: пошел дождь, потом приехала Одри и обняла кота. Безымянный кот погладил меня на прощанье по голове и отправился туда, где Одри найдет себе место в мире, а кот — молоко и имя.
Через два часа и пятьдесят четыре минуты вы получите сообщение от неизвестного абонента. Ну потому что этот абонент не нашел своего места в этом мире. Бог даст — найду в другом. Через два часа и пятьдесят три с половиной минуты. Ну если этот другой мир есть, конечно. И если ты есть. Ты — это Бог. А если ты есть — то послушай безымянного кота: никого нельзя выкидывать.
Moon river
Ну а тогда — в мире звучала Moon River. Я стоял и курил, глядя, как Одри с котом уходят по лунной реке. Эту песенку пытались перепеть сотни музыкантов — и великих, и не очень великих. Но дотянуться до простенького исполнения Одри Хепбёрн не смог никто. Оно пронзало мир. По крайней мере, тот мир, где двадцатипятилетний я стоял и курил.
А пока я курил, сначала забрали микроволновку и стулья, потом подъехала машина и туда затолкали все остальное. Остались только мы с табличкой. Я выкурил еще одну сигарету. Меня никто так и не захотел забрать. Я положил белую зажигалку Bic рядом с табличкой и ушел. Мне окончательно стало двадцать пять. А сейчас мне тридцать. На часах 21:08. Через два часа и пятьдесят две минуты я перейду лунную реку. Если точнее, то через через два часа и пятьдесят одну с половиной минуту. Как пел про это БГ и как молчал про это Бог: вставай, переходим эту реку вброд.
