Панас Мирный - Гулящая
- Сюда, батюшка, сюда... Тут порог - смотрите, не оступитесь,услышала Христя знакомый голос Федора.
- Хе-е... стар стал,- отвечал ему другой голос.- И глядят глаза, да не видят. Переведи-ка меня лучше за руку.
В дверях показался высокий старик. Голова у него белая как лунь, редкая борода спадает на грудь; серые брови, как застреха, топорщатся над глазами, а лицо у Грицька совсем не изменилось, такое же сухое, такое же суровое, тот же длинный нос с горбинкой, только не темное оно теперь, а бело-розовое.
- Ну, здравствуйте в хате. Да тут у вас гостей полно,- произнес он, переступив порог.
- Здравствуйте. Это тетка приехала из Кута,- сказала Горпина.
- Ну, а это кто? - ткнул Грицько пальцем в сторону Кравченко.
- Тетку они привезли.
- А это? - снова допрашивает Грицько.
- Это панночка с бабушкой приехала.
- Панночка? Так вы уже с панами знаетесь? Потому, верно, и отца забыли,- стал выговаривать Грицько.- А кто это на постели шевелится?
- Да это дети. Ну-ка вставайте, уходите отсюда! - крикнула на них Горпина.- А то дедушка, может, захочет присесть.
- Вставайте, вставайте дети, пускай дедушка хоть на постель присядет, а то в красном углу важные гости расселись,- ворчал Грицько, бредя к постели.
Горпину прямо в жар бросило. Не успел Грицько на порог ступить, как уже ссору затеял, да при чужих людях, да в их огород камешки бросает... У нее слезы на глазах выступили.
- Да разве я, батюшка, обидеть вас хотела! - только и сказала она.
- Зачем обижать? Нет, с почетом встретить. Не почитала бы, так не усадила бы старика. А то я сижу, и дети около меня. Иные дети и чужие, да как придешь, руку старику поцелуют, а твои дедушку почитают, прячутся от него, как собаки от мух.
Горпина совсем опешила. И как она об этом раньше не подумала? Стоит, оторопев, и не знает, куда деваться со стыда, что говорить. Хорошо, Оришка выручила.
- Что это ты, старик, разворчался? - спросила она его.- С левой ноги встал, что ли?
- С левой. Правда твоя. Со стариком знаешь как: все не по нем. Да если еще свои больше, чем чужие, допекают,- насупясь, прибавил он.
- Кто же тебя допекает? - снова говорит ему Оришка.- Наслушается, что люди брешут, и начнет! Что, тебя сын не почитает? Невестка не слушает? Коли ты сторонишься их, понятно, не угадаешь, чего тебе хочется. Опять же дети. Дети как дети. Если б ты к ним с лаской, так и они бы к тебе с тем же. А ты на порог не успел ступить - и пошел брюзжать. Понятно, и дети испугаются.
- Толкуй. Все вы так! Я во всем виноват. Чего же вы меня, виноватого, позвали к себе? Судить? Ну, что ж, судите!
- Ведь вот опять ты, Грицько, ссору заводишь. Тебе говорят по-хорошему, а ты опять за свое. Нет чтобы сесть, как говорят, рядком да побеседовать ладком.
- О, ты мягко стелешь, да каково будет спать! - проворчал Грицько.
- Нет, я правду тебе говорю. Чего тут прятаться, чего вилять, как лисица хвостом? Ты сам подумай: стар ты стал, немощен... глядеть надо за тобой, присматривать. А кому же ты ближе, как не родне? Ну, не было бы у тебя никого близкого, а то ведь у тебя сын, невестка. Чего бы я, как вол, который один ходит в ярме, одна бы сидела в своём углу. Человек не колода: куда ни положи, там и будет лежать. Человеку иной раз и поговорить нужно... Взял бы да перебрался к сыну, один ведь он у тебя, и присмотрели бы тут за тобой, и поговорить было бы с кем.
- Не стало старухи, не стало и счастья! - глухо проговорил Грицько.
- И то правда. Старуха, царство ей небесное, и жена была хорошая, и хозяйка разумная, да и руки у нее были золотые. Да что поделаешь умерла... Все мы под богом ходим. Он один знает, что творит над нами, и нам не скажет. Умерла так умерла. Из могилы не воротишь. А тебе все-таки не годится своих сторониться, обходить.
- Да что это ты заладила, обходить да обходить! - крикнул Грицько.Кто обходит? Я их или они меня? Вот ты говоришь - сын, мол, у тебя, к сыну тянись. А ты знаешь моего сына? Он еще смолоду все наперекор мне делал. Хотел я женить его на девке Куца. Чем не жена! И богатая и из семьи хорошей. Так нет же, принес черт Христю Притыку. Тоже мне цаца! Чего мне стоило отговорить его? Один бог знает, может, и душой пришлось покривить, и грех взять на душу, пока обломал. Что ж он? Блажь на себя напустил. Дурак дураком стал.
- Отец, когда это было,- понурясь, сказал Федор, а Христя сидела красная-красная и, не зная, что делать, все прижимала к груди маленького Петрика.
- Давно? - крикнул Грицько, поднимаясь, и стал, как каланча, посреди хаты.- Давно, говоришь? А после этого? Мы же с покойницей насилу тебя отходили, насилу на путь наставили. Женился ты. Нашлась такая, что пошла за тебя. Стали мы жить вместе. Так и ты и невестка только и делали, что славили нас на все село. Только и разговору было у вас: "Вот если бы отец отделил нас, да дал бы нам землю, да дал бы нам хату, мы б тогда знали, для кого работаем, для кого трудимся". Живя у отца, они, вишь, не для себя работали! Ладно, быть по-вашему. Поговорили мы со старухой, отделять так отделять. Кто усадьбу купил? Кто хату выстроил? Перевез их - живите себе; и землю дал. Что же, мне спасибо сказали за это? Опять слышу: "Отделить отделил, да чем наделил? Выпихнул со двора, и вся недолга!" Ах, черт бы вас побрал! Да разве я вам не отец? Да разве я вам не желаю добра? Вместо того чтобы работать на клочке земли, который я ему дал, так он его сдал в аренду. Самому, вишь, не хочется белые ручки марать. И давай к попу подлизываться - в протопопы вылезти надумал, да попал в звонари. Легкого хлеба захотел. Что ж, легкого так легкого. Значит, земля тебе не нужна, отдавай ее назад. Живи своим умом, коли бог тебе его дал. Чего бы, кажись? Так куда там! Рвет и мечет: "Отец такой-сякой. Увидел, что сами на хлеб насущный зарабатываем, так и землю отобрал. Все себе да себе, а нам ничего?.." Ты думаешь, легко мне было слушать, когда чужие приходили ко мне в хату и рассказывали, что родной сын говорит? Да лучше, чтоб таких сыновей вовсе не было! Я ж молчал, я ж ни слова на это не сказал. Год прошел - они ко мне ни ногой, с праздником и то не придут поздравить. А тут старуха слегла,- что ж, пришли они ее проведать? Чужие люди от нее не отходили, своими руками больную переворачивали, а родная невестка и не подумала. Умерла, так тогда только пришли, в стороне, как чужие, стояли. Нет чтоб утешить в горе отца, нет чтоб хоть с чужими помочь ему в этой беде. Как же, он большой пан - ему за попом кадило носить, а она не работница, не батрачка, она важная птица - пономарица! У-у! проклятые! проклятые! Нет вам моего благословения! Чужим все отдам, а вам шиш по нос! - крикнул Грицько и, схватив шапку, поспешно направился к двери.
В хате стало так тихо, словно в ней не было ни живой души. Оришка и Христя сидели, опустив глаза, Горпина, склонив голову на стол, тряслась, как в лихорадке. Федор бледный ходил по хате, потирая руки, один только Василь Кравченко весело поглядывал из-за стола своими серыми лукавыми глазами.
- Потеха, да и только,- пожав плечами, сказал он.- Кому нужно его благословение? Вот бы добро свое отдал!
- Зачем ты привел его сюда? - вне себя крикнула Горпина, припадая головой к столу так, точно хотела вдавить ее.- Мало мы от него натерпелись? Мало слышали укоров да попреков. Захотелось, чтобы проклял нас еще в нашей хате!
- Кто же знал? Кто же знал? - потирая руки, глухо проговорил Федор.- Я ведь хотел как лучше, а вышло...
- Не будет у вас ладу. Не будет добра,- вскочив, сказала Оришка.Прощайте! Поедем,- повернулась она к Кравченко и не пошла, а заковыляла из хаты.
- Поедем, поедем,- схватив шапку, сказал Кравченко. - Обедать пора, животики подвело.
Горпина только тогда догадалась, что она забыла о гостях.
- Тетенька! тетенька! - бросилась она, заплаканная, на улицу.Постойте, погодите, хоть пообедайте с нами. С этими проклятыми заботами и ум-то потеряешь!
Федор и Христя остались одни в хате. Пока Христя собиралась в дорогу, Федор все ходил из угла в угол. Когда Христя, отдав Петруся девочке, направилась к двери, он стал перед нею, пристально поглядел на нее опечаленными глазами и с возгласом: "Так у нас всегда! Господи! Господи!.." - в отчаянии сжал руками голову.
У Христи сердце упало, на глаза навернулись слезы. "Верно, Федор узнал меня,- пришло ей сразу в голову,- потому и признался так прямо..." Она, потупясь и не сказав ни слова, вышла из хаты.
На пороге сеней Христя встретила Оришку, Кравченко и Горпину. Горпине все-таки удалось уговорить бабку остаться пообедать.
- А мы возвращаемся. Просит Горпина обедать,- сказала ей Оришка.
- Уж не знаю, угожу ли я панночке. Прошу отведать нашего мужицкого кушанья. Как-то заехал к нам следователь. Такой хороший пан, спасибо сказал. Пожалуйте, панночка. Чем богаты, тем и рады...- прерывистым голосом говорила Горпина.
- Да панночка, может, хоть посидит. Мы быстро обед прикончим, а то кишки прямо марш играют,- сказал со смехом Кравченко.
- Обо мне не беспокойтесь. Я посижу, подожду, - сказала Христя и тоже вернулась.
