Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур
Елена и Слава скромно жались у двери, выслушивая предложения директрисы, не зная, пройти и сесть за стол или остаться на месте. Директриса бросила на них оценивающий взгляд.
– Впрочем, вы уже в возрасте. Нужен ли вам малютка? Бессонные эти ночи. Опять же, там по генетике непонятно у этих детей совсем. Возьмешь такого, а потом окажется, что у него ДЦП или там аутизм, прости Господи. Мучайся потом, реабилитируй, социализируй. Так что тут, конечно, подумайте. Я вам сначала посоветовала, но в итоге все же не советую. – Елена со Славой одновременно кивнули: как-то же надо поддерживать диалог. Директриса, понимая, что нужно эту встречу заканчивать, подытожила: – Ну, если что, на связи. Если кто новенький появится, я вам позвоню. – И как после этого мрачными не быть? И как после этого руки не опустить?
– Вот она же сказала: мы возрастные, – рассуждал Слава. – А пока эту школу дурацкую проходим, вообще в стариков превратимся. Мы уже не родителями будем, а бабушкой и дедушкой.
Вдруг Елена как разрыдается, как бросится на кровать.
– Никогда! Никогда нам не быть ни бабушкой, ни дедушкой! Не от кого нам внуков ждать! Ни родной дочери, ни приемной. Никакой. Не дано нам быть родителями.
Слава осторожно присел на краешек кровати, погладил жену по спине.
– Ну-ну, будет тебе. Прости уж меня. Я сам расстроен просто, вот и болтаю, что ни попадя. Прости, больше не буду. – Елена судорожно всхлипывала. Слава лег рядом, положил ладонь ей на голову.
– Успокаивайся. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Вон директриса рекомендовала в другой регион съездить. Можем попробовать, да?
– Угу, – буркнула заплаканная Елена.
Глава 18
Зачем-то потребовалось дать название этому действу. Уж не припомнишь, кто сказал, что надо, – Генка или Анфискин муж Лёня. Они оба поначалу не отнеслись к происходящему всерьез, много шутили, посмеивались над женами, устроившими «Большой совет» (это из четырех-то человек!). На повестке дня: сошедшая с ума Зоя Ильинична; природа странных звуков, доносящихся из ее дома. Марья настаивала: то был детский голос. Она его четко слышала, вот как всех здесь присутствующих.
Нет, не ошибается. Нет, это был не телевизор. Нет, она не сошла с ума вслед за Ильиничной. Откуда ж тогда ребенок? Понятия не имеет, как и все здесь собравшиеся. Анфиска сразу восприняла слова Марьи серьезно, целиком и полностью поверив той (не то, что мужья, которые буквально крутили у висков, мол, бабы совсем свихнулись). Вот только, припомнив поход за земляникой, уточнила:
– Так, может, все же домовенок?
Марья фыркнула:
– Анфиск, ну ты же взрослая женщина! Ну, какой к черту домовенок?
Анфиска чуть обиделась, чуть надулась:
– В мире всякое бывает, ничего нельзя исключать.
– В том числе и слуховые галлюцинации, – прибавил Генка.
Марья отвесила ему хорошего такого тумака, чтоб впредь неповадно было над женой надсмехаться.
В итоге мужья сдались. В сумасшествие Зои Ильиничны не уверовали, в ребенка – тоже, в домового – тем более, но жен сопроводить согласились. Ну чтобы те дров не наломали. Действо обозвали «Крестовым походом». Отчего так – ни один объяснить не сможет. Кресты не несли, христианство тут тоже ни при чем, да и походом это можно назвать разве что очень условно. Скорее, просто к слову пришлось, единственное, что вспомнилось такого, звучного. Выдвинулись, значит. Марья с Анфиской – в предводителях. Смелые, бодрые, поначалу излишне шумные, но то от перевозбуждения. Мужья – в хвосте. Плетутся, сомневаются, но делают вид, что прикрывают тылы. И на том, как говорится, спасибо. По мере приближения к Зоиному дому участники «похода» становились все тише. У самого участка и вовсе замолкли, на цыпочках начали ходить, словно в том был толк. Выстроились в ряд под окнами комнаты. Замерли. Слушают. В доме – тишина. Вот совсем ни звука, разве что часы тикают, но и то как-то еле-еле слышно сквозь окна и ставни. А, может, и не часы то, а фантазии разыгрались в надежде хоть какой-нибудь, хоть малейший звук ухватить. Тик-так, тик-так, тик-так. Не с этим ли звуком рушатся все планы-перехваты неведомо чего? Генка открыл было рот. Вероятно, хотел громко (не иначе) провозгласить жену свою (то бишь зачинщицу всего, Марью) выдумщицей Всея Всего и предложить отправиться им всем дружно восвояси. Но Марья предупредила его: рот мужа ловко ладонью накрыла, к своему палец прижала. Тс-с-с. Убедившись, что муж говорить (громко) передумал, убрала ладонь и двинулась в сторону пристройки к дому, той самой, в которой у Зои хлев находится. Показалось Марье, что слышит она звон подойника да шум от бьющих в него струй молока. Трава вокруг Зоиного дома все еще не скошена, не напороться бы на гадюку, они любят запустение, не задеть бы борщевик – нужно будет Зою все же пристыдить, развела тут во дворе бардак, скоро весь этот сор, борщевики да змеи, и на соседние участки переползут-перебросятся, а там и по всей деревне пойдут. Разве дело? Прорывается Марья сквозь заросли травы – та уж выше пояса – прислушивается: и впрямь звуки дойки доносятся, не почудилось.
Ай, хорош у Марьи слух! Генка, Лёня и Анфиска из-за крыльца выглядывают: а нам, мол, что делать? Марья им рукой машет: погодите, не ходите, стойте, где стоите. Сама шажочек за шажочком, медленно-медленно крадется, будто кошка, что на пичужку охотится.
Тут главное что? Не торопиться. Не выдать себя. Сделать бросок в нужное время.
Марья аж дышать перестала: так боялась, что выдаст себя. Приблизилась к воротам в пристройку, высмотрела в них крошечную щелку, прижалась к ней левым глазом.
В хлеву полумрачно. Видимость так себе. Но можно разглядеть большую дойную корову, мерно жующую сено. Возле коровы – силуэт. Присмотреться повнимательнее – Зоин силуэт, не иначе. Зоя доит корову, молоко уже не так шумно льется в ведро, уже не стучит по железным стенкам. «Не дергайся ты!» – недовольно говорит Зоя. А корова-то и не дергается. Спокойная у Зои корова. Это все в деревне знают. Марья чувствует: тут что-то неладно. Она ошибаться не может. Вот бы чуть-чуть глаз скосить, слишком уж мала щелочка, плохо в нее видать.
Вдруг улавливает Марья движение слева от Ильиничны и коровы. Вглядывается, а там махонький такой человечек стоит, прикованный к столбу цепью. Точно-точно – человечек, не домовой – ребенок. Лет пяти-шести, с ходу не скажешь, сколько точно. Марья чуть не закричала от ужаса и удивления. Удивления, потому как кто ж знал, что у Зои ребенок живет. Ужаса от того, что ребенок этот на цепь посажен.
Сдержалась Марья, рот закрыла ладонью теперь
