Песня имен - Норман Лебрехт
Есть тому и эмпирическое подтверждение. Невролог Оливер Сакс в книге «Человек, который принял жену за шляпу» описывает, как он наблюдал пожилого музыканта на поздней стадии болезни Альцгеймера. Этот человек был не в состоянии отличить свою жену от головного убора. Одеться он мог, только напевая песню Шумана, — мелодию он помнил прекрасно, и она задавала координаты, в которых он мог выполнять такие сложные операции, как завязывание шнурков и поиски шляпы. Превращенный Майклом Найманом в эффектную камерную оперу, этот клинический случай — трогательное свидетельство того, какой остаточной силой обладает музыка в изношенных стариковских умах. В моем случае неповрежденная музыкальная память позволяет мне с высокой степенью достоверности сопоставить звуки, услышанные сегодня, с теми, которые я слышал мальчиком. Когда я решаю, что Питер Стемп воспроизводит прием, запатентованный тем скрипачом, который ушел из моей жизни сорок лет назад, я сужу об этом с полной уверенностью — сознавая также, что я единственный из живых, кто может засвидетельствовать это совпадение.
Как я уже сказал, записей того исчезнувшего скрипача нет. Он покинул сцену до того, как поднялся занавес, и унес с собой половину моего существа и все мои надежды. Я тосковал по нему, молча, каждый день моей последующей полужизни. Я еще не в силах произнести его имя, но эхо его фирменного приема, прозвучавшее у Питера Стемпа, пронзает мой слух, глаза набухают влагой, и мне не нужно других доказательств того, что я учуял его запах и, может быть, я уже на пути к тому, чтобы вернуть часть жизни, отнятую у меня незабываемым грабителем времени.
Это не подозрение и не предположение, ничего похожего на вальс «было — не было» с Сандрой Адамс. Это — полная уверенность, что я напал на след того, кто украл лучшую часть меня — нутро, оставив только огорченную оболочку. Я слышу, как Питер Стемп играет ноту, презревшую ход времени, и знаю, что, вне всякого сомнения, мой пожиратель жив и я во что бы то ни стало выслежу его до того, как умру.
И, словно в подтверждение, сердце снова замирает, когда Питер Стемп устраивает этот трюк — слишком часто вопреки чувству меры. Аплодисменты его бису прохладные, и я перехватываю испепеляющие взгляды профессоров. Они дружно уходят ужинать, а я остаюсь, чтобы собраться с силами и с мыслями.
— Все нормально, мистер Сим? — с ласковой фамильярностью спрашивает Сандра Адамс.
— Да, да, идите, догоню через минуту, — отвечаю я, засунув голову под стол с зеленым сукном, как будто что-то обронил. На самом деле не все нормально, отнюдь, и Сандре, или кто она там, не привести меня в норму. Я либо умираю, либо оживаю и не могу сказать с уверенностью — что лучше.
Человек, которого я давно записал в мертвецы, по-видимому, жив, и меня обуревает мысль найти его — и жуткая догадка, что он намеренно скрывался от меня все эти годы. Давно онемевшие, уснувшие части моего прошлого ожили. Здравый смысл убеждает подавить их, уехать первым же поездом в Лондон. Месть требует начать розыск и, если надо, положить на это жизнь. В рулевой рубке у меня разгорается война: кабинетная осторожность отбивает один за другим приступы авантюризма. Исход может оказаться любым. Если благоразумие полетит к чертям, я могу подвергнуть себя риску, стать посмешищем — или, хуже всего, откроюсь для любви. Не думаю, что любовь мне по силам. «Помоги, — по-детски умоляю я, — Довидл, пожалуйста, скажи, что мне делать».
Произнесенное имя — Довидл — вызывает бешеный приступ сердцебиения. Он и сейчас способен выбить меня из колеи, как ничто на свете. Остынь, возьми себя в руки. Мне надо закончить сегодняшние дела до того, как пущусь его выслеживать.
В поисках быстрого успокоения перерываю карманы и обнаруживаю — увы, — что забыл переложить валиум из дневного пиджака в парадный. Паника, ладони вспотели, пальцы цепляют дно наружного кармана — вдруг пережила какая-то мелочь недавнюю химчистку. В пересохший рот отправляются две таблетки нурофена, мягкое слабительное и пастилка от кашля из кулинарии, сохранившая вощеную обертку. Довидл, милый, упрашиваю я. Дай мне дожить до той минуты, когда смогу взглянуть тебе в глаза и вернуть себе ту часть меня, что моя по праву.
3
Не вовремя
Последний день, когда я видел Давида-Эли Рапопорта был последним днем моей цельной жизни, жизни моей как целого человека. Он уходил из дома со своей драгоценной Гваданьини в потертом футляре и куском тоста в зубах, а я, будто что-то предчувствуя, крикнул ему вслед: «Довидл (это его уменьшительное с детства), ты справишься? Хочешь, пойду с тобой?»
«Незачем, — с непрожеванным во рту. — Это только акустическая репетиция. Займет не больше двадцати минут». И, нагнувшись, влез в такси, полчаса уже ворчавшее у дома. Майское солнце блестело на его черных волосах, и он повернул к нему свое модильяневское лицо, чтобы ухватить его бледного тепла.
Это было утро его дебюта, события, ожидаемого всем культурным полушарием. Телеграфисты выстукивали известия о нем через Атлантику и оттуда сюда. Радиокомики вставляли его в свои номера («Говорят, он так забаБАХивает, что только держись»). Спекулянты предлагали недоступные товары («Шесть пар нейлоновых чулок, шеф, чудесную гаванскую сигару?») за билет. Коммутатор «Ньюз кроникл» был наглухо забит после того, как газета объявила конкурс с призом в виде двух билетов в передние ряды.
«Дебют этого красивого молодого скрипача [предупреждала „Дейли геральд“] угрожает затмить оптимистический Фестиваль Британии, с его новым изумительным концертным залом и развлечениями на любой возраст и вкус. Правительство может думать, что знает, как вернуть улыбку людям, уставшим от карточек и затягивания поясов, но ни Роял-Фестивал-Холл, ни Скайлон[14] сами по себе не воспламенят людского воображения. Нужно то, чего не в силах подарить правительство, — явление гения.
Музыкальный мир уже приветствует Эли Рапопорта как самую яркую звезду, взошедшую после войны. Он может стать первым в новом британском поколении виртуозов, которые покорят мир своим талантом, а не силой оружия. Каким стимулом это будет для нашего усталого народа, если он обретет героя новой эпохи — века, который покончит с войнами».
Раскрутка нового героя была произведена бестрепетным Мортимером Симмондсом с военной четкостью и снайперской работой в средствах информации. Макиавеллист до кончиков ногтей, он, перед тем как развернуть кампанию, вынужден был нарушить собственное строгое правило.
— Дэвид, — раздумчиво
