Океан на двоих - Виржини Гримальди
– Когда Миму положили в больницу. Я приходила каждый день побыть с ним и покормить, он выбегал, услышав мой скутер, а потом однажды не появился.
– Ты его искала?
– Немного поискала в округе, но Мима умерла, и я не могла думать ни о чем другом. Я хотела бы его найти и взять к себе. Мне больно думать, что его бросили. Она его очень любила, нянчила, как ребенка.
– Догадываюсь, я видела корзинки во всех комнатах и огромное дерево-когтеточку! – говорит сестра.
– И это далеко не все.
Я рассказываю, на какие уловки приходилось идти бабушке, чтобы Роберт Редфорд не выходил из дома по ночам, как она тревожилась, когда слышала кошачьи драки, как вычесывала его щеткой каждый вечер и ночью не вставала в туалет, потому что месье мирно спал у нее на животе.
– Надо его отыскать! – решает Эмма.
17:30
Мы позвонили во все окрестные приюты, в службу потерянных животных и в мэрию. Все очень удивлялись, что мы ищем питомца через три месяца после его исчезновения, и нигде не нашлось кота, соответствующего нашему описанию. Его легко было узнать: он весь черный с белыми лапками, как будто в носочках.
Эмма предлагает спросить у мадам Гарсия, соседки. Я ее не перевариваю, пусть мне лучше привяжут буксир к заднице, чем разговаривать с ней, но сестра настаивает: она боится идти одна. Я ее понимаю, сама скорее заблужусь, чем спрошу дорогу, сто раз повторю фразу, которую должна сказать, прежде чем сделать звонок, не войду в магазин, если я единственная покупательница. Один психолог объяснил мне, что речь идет о социальной тревожности. Меня это особо не удивило: однажды в детстве я описалась, читая стихотворение у доски. Никто не догадывается, я умело маскируюсь, и люди в большинстве своем думают, что у меня все в порядке. На самом деле под этим защитным панцирем мне всякий раз хочется исчезнуть, как только внимание сосредоточивается на мне. Эмма такая же. Хотя во многом мы полные противоположности. Она предусмотрительна и любит порядок, тогда как я беспечная разгильдяйка, но некоторые черты характера не оставляют сомнений насчет нашего общего детства и общей крови.
Мадам Гарсия не сразу нас узнаёт.
– Мне ничего не нужно, спасибо! – говорит она, захлопывая дверь.
Мы настаиваем, и, услышав нашу фамилию, она выходит открыть нам калитку. Мадам Гарсия была соседкой Мимы всегда, вернее, сколько я себя помню. Она моложе Мимы, ближе по возрасту к нашей матери.
– Надо же! Ни за что бы вас не узнала! То есть малышку-то я вижу время от времени, издалека.
Малышка – это я. Благодарю ее улыбкой, настолько убедительной, насколько позволяет мое отвращение. Печально, что не существует выражения лица или жеста, чтобы дать кому-то понять, что он тебе не нравится. Разве только боднуть в живот.
Мадам Гарсия не видела Роберта Редфорда.
– И слава богу! – считает она нужным уточнить. – Этот кот рылся в моих клумбах, портил цветы. Входите же, освежитесь!
– Вы очень любезны, но нам надо идти, – отвечает Эмма.
Да нам и не хочется, но я стараюсь не думать слишком громко, вдруг услышат.
– Ну же, на пять минуточек! – не унимается пиявка. – Жоаким дома, он будет рад вас видеть.
Еще одна причина уносить ноги. Жоаким – последний, кого мне хочется видеть, но Эмма никогда не могла противиться настойчивости, и вот мы уже идем за соседкой через ее цветущий сад. В гостиной перед включенным телевизором дремлет месье Гарсия.
– Жожо! – кричит мадам Гарсия сыну, наплевав на мужа, который, вздрогнув, просыпается. – Соседушки пришли!
Эмма садится, я предпочитаю стоять. Является Жоаким и здоровается, как будто в самом деле рад нас видеть. Я удивлена, что он седой и с морщинами вокруг глаз. В конце концов, лучше всего понимаешь, как постарела, глядя на других.
– Чем занимаетесь в жизни, девочки? – спрашивает Жоаким.
– Я преподаю в школе, – отвечает Эмма. – Начальные классы.
Он поворачивается ко мне:
– А ты?
– Я факир, сплю на доске с гвоздями, у меня…
– Она нянечка, – смущенно перебивает Эмма.
– Меня это не удивляет, – комментирует сосед. – Я был уверен, что ты занимаешься с детьми.
– А вот и нет, – отвечаю я. – К детям успеваешь привязаться, а я не хочу, поэтому выбрала стариков.
– Ты еще рисуешь?
– Нет. А ты чем занимаешься?
Мне плевать на его ответ с высокой колокольни, парень заслуживает всех мыслимых ругательств, но это будет не лучший способ доказать Эмме, что я изменилась. Поэтому с вниманием, достойным вручения премии «Сезар», я слушаю, как Жоаким рассказывает о своих буднях статистика.
Тогда
Апрель, 1993
Эмма – 13 лет
Тома Мартель поцеловал меня с языком. Какая гадость. Уж лучше есть улиток. Я знала, что это произойдет, он хотел замутить со мной с прошлого года, но я не хотела, пока у меня были брекеты. Ортодонт сняла их несколько дней назад. Она хотела, чтобы я поносила еще немного, но хватит, на каждом приеме она все откладывает, меня уже достало смеяться с закрытым ртом. А хуже всего ночью, когда приходится надевать специальный аппарат со шлемом; если встретимся с Фредди Крюгером, испугается именно он.
Тома назначил мне свидание на ярмарке. Марго и Карима были со мной, мы пошли пешком, напрямик через теннисные корты. Я надушилась («Демоном» от Eau Jeune). Я задавалась тысячей вопросов: в какую сторону поворачивать язык, закрывать ли глаза, закинуть ли руки ему на шею или обнять за талию, а что, если потекут слюни, как ночью во сне? Девочки меня успокаивали, но, когда мы пришли, я чуть не повернула назад.
Он ждал меня за фургоном с рекламой аттракциона «Автодром». Мы едва поздоровались и, вот тебе раз, поцеловались. Я не успела даже подумать о тех своих вопросах, потом Марго мне сказала, что глаза у меня были открыты, а руки по швам, но я только помню, что перестала дышать.
Тома держал все время меня за руку, я не знаю, кто из нас потел, но руки были влажные.
Мама велела вернуться в шесть часов, сейчас двадцать минут седьмого, а я только подхожу к подъезду. Это из-за Каримы, пришлось искать жвачку, чтобы ее родители не учуяли, что она курила. Я перевожу часы на двадцать минут назад и поднимаюсь на четвертый этаж.
– Ты опоздала, – говорит мама.
Я показываю ей свои «касио».
– Нет, смотри, я точно вовремя.
Я не успеваю ничего понять. Ее рука хлещет меня по щеке, и у меня гудит в ухе.
– Ты держишь меня за дуру, Эмма?
– Нет, мама, клянусь тебе.
– Еще хочешь?
– Нет.
– Тогда не вздумай мне врать. Извинись и иди в свою комнату.
– Прости.
– Прости – кто?
– Прости, мама.
– Ступай.
Я бегу в свою комнату и бросаюсь на кровать. Плачу так, что не слышу, как вошла Агата. Она садится рядом и гладит меня по голове.
– Надо приложить мокрую рукавичку. Мне в последний раз сразу стало легче.
Тогда
Август, 1993
Агата – 8 лет
Сегодня вечером за нами приедет мама. Большие каникулы закончились. Мы провели два месяца у Мимы и дедули. Мима сказала, что так будет всегда. Мама согласна. Я никому не говорю, потому что не хочу огорчать маму, но мне очень хочется сюда вернуться. Я хочу, чтобы лето было весь год. Я даже не смогла доесть итальянское мороженое, так перехватывало горло.
В последний день мы все вместе идем на пляж. Мима, дедуля, дядя Жан-Ив, тетя Женевьева и кузены. Больше всего мне нравится Жером. Он на год старше меня, а Лоран взрослый, как Эмма. Волны высокие, и хоть я хорошо помню, чему меня учили на уроках серфинга, лучше посижу на берегу. Жером остался со мной, мы строим замок из песка, играем в бадминтон, я все время отбиваю волан слишком далеко или в сторону, и нам очень весело.
Эмма купается в футболке, все спрашивают ее почему, но я-то знаю, у нее растут сиси, и ей стыдно. Она сказала мне об этом в начале лета. А я бы хотела иметь большие сиси,
