Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Хульда Гарборг
Да, я много трудилась и имела успех. Лишь себе самой казалась я всегда сплошной неудачницей. И снова и снова я рассматривала свою жизнь. «Милая моя, чего тебе еще надо? Чего еще хочешь ты от жизни? Ты стара — все кончено! Надо стать разумной! Научись довольствоваться тем, что есть. Это все, что ты можешь сделать. Гнаться в твои годы за прекрасным — это безумие, недостаток рассудка и культуры, это недостойно тебя. Все прекрасное осталось за тобой. Ты видела вершины жизни — приготовься теперь к приятному и не слишком уродливому спуску с этой горы!»
Но предположить, что мне осталось еще прожить тридцать, сорок, быть может, пятьдесят лет. Неужели всю эту вечность я обречена чувствовать себя старой? Неужели каждый день должен представлять собой покорное приближение к могиле? Разве жизнь моя уже достигла своего апогея? Достигла ли я сама высшего расцвета своего «я»? И разве я не создам ничего более и буду только лишним номером в зверинце, в котором я живу?
И мысленно я переживала снова мечты и гордые надежды моей юности.
Я вспомнила жизнь в маленьком приморском городке, где мы — молодые девушки — смотрели на море и мечтали о необъятном свете, где-то за океаном. Но путь в этот мир вел через великое искусство, жрицей которого я мечтала стать. По этому пути меня вел бы «он», без него я не могла себе представить мир. Каким сияющим казалось мне будущее, каким богатым красками, светом и счастьем!
И я вспомнила наши игры в больших пустых чердаках деревянных домов у гавани, и то, как нас всегда занимало великое и таинственное: любовь, мужчина, таинство, рождение человека… Мы изображали беременных, приделывали себе большие животы и рожали в притворных муках наших кукол; мы изображали болтовню кормилиц, где-то слышанную нами, и пытались разгадать великую, заманчивую тайну.
Мы выдавали замуж наших кукол и играли в любимую игру всех девочек: в отца и мать.
И ничего не казалось нам таким интересным, как свидания влюбленных, которые нам удавалось подслушать, а женихов старших сестер — мы положительно обожали. («Совсем маленькие девочки, — говорит Вейнингер, — оказывают любовникам своих старших сестер посреднические услуги».)
Но когда я встречаю теперь своих подруг детства и спрашиваю их, вспоминают ли они наши игры, наши мечты, — они с изумлением смотрят на меня. Вспоминают ли? Они ничего больше не знают об этом. И они уходят с чувством злорадства и убеждением, что только у меня одной такая грязная фантазия. («Лживость женщины» у Вейнингера.) Время шло. В сущности, мой муж и я — мы были лучшими друзьями в мире и, чем реже виделись, становились все дружнее. Сцены, оскорбительные слова и недоразумения, обычные явления в период нашей влюбленности, совсем исчезли теперь. Мы жили словно два испытанных товарища, знающие жизнь и самих себя. Когда горечь закипала во мне, я смиряла себя и говорила: «Бог мой, это лишь переходная ступень, мы все скоро умрем. Чего же ты хочешь? Никто не может требовать, чтобы любовь длилась вечно, это противоречит человеческому опыту». Мы, собственно, не надоели один другому, не говоря уже об отсутствии вражды друг к другу.
В сущности, это идеальный брак, в особенности если бы мы могли не встречаться еще за обедом. А то мы сидим рядом, слышим, как мы жуем, и вовсе не доставляем этим удовольствия друг другу. Как громко едят суп мужчины с бородой! Впрочем, это кажется только тогда, когда влюбленность ушла. Влюбленные не замечают этого…
Иногда нам бывает весело вместе, и мы проводим часок за беседой. Мы подтруниваем над любовью и браком — я не без оттенка кокетства: мы серьезно и откровенно говорим о наших седых волосах, которых, впрочем, у меня пока нет. Мы оба соглашаемся, что совершенные отношения между мужчиной и женщиной имеют свои теневые стороны.
«Но слава Богу, это уже нас не касается, — говорит мой муж и смотрит на часы. — Это дело тех, которые идут за нами. — И он тайком зевает. Зевота заразительна. И я стараюсь скрыть зевок. — Ну, спокойной ночи, моя дорогая, приятного сна».
«Покойной ночи».
И мы расходились, дружески пожав друг другу руку.
Любил ли меня мой муж в это время? В это время, когда в нем пропала былая страсть?
* * *
Дни мои проходили, лишенные покоя, и по ночам сон избегал меня.
Ах, было время, когда по другой причине не спала я, когда я не хотела проспать хотя бы одно мгновение своего счастья. Когда голова его покоилась на моей руке и он засыпал у меня, положив руку на мою щеку или на мою голову. Тогда я долго лежала без движения, смотрела на него и была счастлива и благодарна. Или же я сидела и держала на руках прекрасное дитя, я тогда была слишком эгоистична, чтобы положить его мирно в колыбель. Я не хотела спать, я должна была чувствовать, что держу его на руках, теплого, живого. Спать я смогу потом, потом, когда придет старость! Так думала я тогда; теперь я стара, но сон не приходит ко мне.
Полную уверенность и гармонию, полную удовлетворенность и цельное счастье я испытывала лишь в те краткие минуты, когда держала в своих объятиях любимого мужчину или любимое дитя. Тогда у меня не было желаний. Но когда объятия мои пусты — в меня вселяется волнение и страх жизни.
Но когда я была вместе с ребенком, я жаждала всегда разделить его близость с мужем. Мне хотелось, чтобы мы оба держали ребенка. Мне было так страшно, что связь между нами может на мгновение ослабнуть. Мне хотелось, чтобы они оба плотно прижались ко мне. Но мужчина хочет спать ночью. Мужчина не может понять, что так очаровательно в маленьком ребенке, который днем мешает нам работать, а ночью — спать и марает наши платья!
Но одна привязанность к ребенку не удовлетворяла меня, хотя я любила его любовью, которая граничила с мукой, и хотя все мое существо стремилось оказать ему
