Бельтенеброс - Антонио Муньос Молина
— Капитан, — произнес он, и в его голосе слышалось облегчение, почти преклонение, но также и нотки реванша. — Пройдемте со мной. Машина нас ждет.
Я посмотрел, куда он указывал, делая вид, что только сейчас заметил автомобиль. Пожал плечами, достал из кармана перчатки и медленно стал их натягивать. Моя тягучая покладистость немедленно развеяла его уверенность. Натягивая перчатки, обдергивая их, чтобы мягкая кожа лучше села по руке, я взглянул ему в глаза.
Двадцать четыре — двадцать пять, прикинул я, максимум двадцать шесть лет. Странно, но в голове вдруг пронеслась мысль: мне и самому было столько же, когда я убил Вальтера.
— Что вам приказано сделать со мной в случае, если я откажусь последовать за вами? — спросил я его.
Раньше, чем он успел мне ответить — губы его уже шевелились, но голос запаздывал, — я решительным шагом пошел от него прочь, поскольку на ответ не рассчитывал. Когда мы приблизились, фары вспыхнули — внезапно, словно проснувшись; глухое ворчанье мотора усилилось. Я шагал вперед, не оглядываясь на Луке, который шел за мной с видом усталой преданности, поскребывая подбородок и шлепая по слякоти и снегу, желтому в свете фар.
В машине, рядом с водителем, сидел еще один человек: корпулентный и широкоплечий, в шляпе, сдвинутой на затылок, в пальто, в котором ему явно было неуютно. Ни он, ни водитель не обернулись, когда мы сели в машину, устроившись на заднем сиденье с некоторой неловкостью, словно два незнакомца, возвращавшиеся с похорон. Но в зеркале заднего вида я поймал вопросительные взгляды и не поручился бы, что за рулем был тот же человек, который забирал меня из аэропорта. В прежние времена ничего подобного со мной не случалось.
Я смотрел на любое лицо в течение пары секунд — и спустя год мог мгновенно узнать его и совершенно точно вспомнить, где и при каких обстоятельствах его видел. Теперь же лица и места менялись в моем воображении каждую минуту, словно увлекаемые течением, а память порой являла собой неустойчивую систему отраженных друг в друге зеркал.
Я наблюдал, как в снежных хлопьях исчезают улицы и сумеречные кварталы города. Фасады церквей, заснеженные площади со скульптурами и фонтанами, витрины магазинов с заледеневшими манекенами, сигнальные огни ночи. Время от времени я протирал запотевшее стекло, чтобы познакомиться с городом. Я видел мост, по которому мы проехали, видел ограду набережной, затем автомобиль свернул влево и снова оказался в городских кварталах, проезжая по площадям, которые порой сильно напоминали уже знакомую мне соборную площадь. Мы катаемся по кругу, чтобы я потерял ориентацию и не понимал, куда направляемся? Воздух в салоне был густым, насыщенным горячим дыханием и запахами влажного сукна. Когда автомобиль остановился на красный сигнал светофора, в моем воображении нарисовалась картинка: я резко, одним движением, открываю дверцу и бросаюсь бежать. У меня есть привычка — просчитывать те потенциальные жизни, которые остаются в стороне после каждого неосуществленного действия. И сам я делился, незаметно множился, рождая различные образы самого себя: того, кто поднялся этой ночью на борт самолета, выполняющего обратный рейс в Милан; того, кому без труда удалось оторваться от преследования Луке; того, кто отправился в Мадрид; того, кто так и остался в Англии. Вокруг меня двигались тени будущего, ставшие прошлым, так и не воплотившись в жизнь.
Автомобиль в очередной раз покинул центр города, окутанные туманом берега реки, и теперь углубился в серые, безликие кварталы, куда еще не добрался снегопад. Не понимая, где это было и когда, я неожиданно припомнил иную страну и другую, очень далекую, ночь, когда проезжал по таким же улицам — пустынным и чистым, без городских указателей, столь же несовместимым с присутствием человека или его волей, как и просторы Антарктиды.
— Мы почти на месте, — оживился Луке и тронул водителя за плечо, показывая на более яркий огонек в конце улицы.
Это был район малоэтажной застройки, с домами цвета охры: наверное, одно из предместий, которыми город прирос не так давно, где был другим даже воздух — здесь пахло мокрым асфальтом и молодыми деревцами. Выйдя из машины, я ощутил прежний холод и услышал доносящийся откуда-то гомон голосов и звуки музыки. Машина остановилась возле какого-то большого строения — то ли дома, то ли гаража, над дверью которого светилась вывеска: большие желтые буквы и два скрещенных флага — красный и государственный итальянский. Изнутри доносился высокий маслянистый мужской голос — певец, едва не кусая микрофон, исполнял знойную тропическую песню. «Бухта», — почти с благодарностью подумал я. Казалось, что зима осталась на расстоянии шага, за порогом, по ту сторону приоткрытой двери, и что как только мы ступим на светлую тропу, протянувшуюся от входа по булыжной мостовой, то тут же окажемся в другой ночи, намного более теплой, с нарисованным морем и буйной растительностью, в киностудии под жарким, словно солнце, сиянием софитов, в другом, параллельно существующем настоящем. Когда вслед за Луке я вошел в эту дверь, то услышал тягучее звучание аккордеона, аплодисменты и женский смех.
4
То, что издалека показалось мне степенным загородным домом в окружении сада, на самом деле представляло собой одно из помнящих лучшие времена итальянских палаццо, где на первом этаже обычно оборудуют просторные столярные мастерские или открывают магазины. На первом этаже, сразу от входа направо, за сдвижной ширмой гремела вечеринка, и оттуда, через неплотно закрытую дверь, с лучом света выплескивалась мелодия. Голоса и горячие музыкальные ритмы стихали по мере того, как я все выше поднимался по винтовой мраморной лестнице, следуя за Луке, оглядывая по пути гостиные, непонятного назначения кабинеты, бильярдную, где низко висящие над столами лампы заливали желтым светом зеленое сукно столов, порождая иллюзию полупрозрачной стоячей воды. Во второй раз за ту ночь мои представления о пространстве оказались несостоятельны: как только я пришел к выводу,
