Бельтенеброс - Антонио Муньос Молина
Окно все еще было открыто, и мне снова стало холодно и начало потряхивать, как от озноба. И вот тогда на меня действительно нахлынули воспоминания о случае Вальтера. Прошло уже очень много лет с тех пор, как я отправился в Испанию казнить предателя. Впрочем, не так уж и много, чуть меньше двадцати, но мое прошлое, моя юность и годы войны, было замуровано в неподвластной времени дали. Вальтера я знал лично, я был убежден в его виновности. И битых две недели гонялся за ним от вокзала к вокзалу, кочевал по городам, чьи названия стерлись впоследствии из моей памяти. Наконец однажды ночью, на окраине города, у заросшего кустарником пустыря, я увидел его: он бежал к ограде фабрики, зданию с рядами высоких окон с разбитыми стеклами. Это был уже не человек и даже не приговоренный к смерти преступник, а движущееся белое пятно, ползущее вверх по склону, животное, спасающееся бегством. Я расставил ноги, поднял пистолет, держа его двумя руками, и нажал на курок. Звук выстрела прокатился гулким эхом по окрестностям, однако ни огонька не вспыхнуло в соседних домах. Вальтер был жив, когда я подошел. Он лежал на спине с открытыми глазами, и при каждом его выдохе кровь выплескивалась через нос и рот. Он пытался что-то сказать, но не мог: захлебываясь кровью, он царапал пальцами землю, как будто, цепляясь за нее, мог удержаться за жизнь. И мотал головой из стороны в сторону, пока я не выстрелил в него еще раз, прямо в лицо.
Я закрыл окно и выключил свет. Припомнить фамилию Вальтера никак не получалось. Ставни закрывать не стал — белые от снега крыши наполняли комнату холодным призрачным светом, как в полнолуние. Может, звонить-то больше и не станут, а просто придут за мной. Сначала изобразят, как они ошарашены, продемонстрируют оскорбленное доверие, припомнят прошлое. Затем перейдут на язык приказов, давления, холодного возмущения заговорщиков, избранных, у которых как будто все еще есть какое-то будущее, словно у них под командованием армии. Не зажигая света, очень осторожно, словно собираясь пуститься в бега, я нашел на ощупь шляпу, плащ, ключ и вышел из номера. Пройдя через пустые холлы и коридоры, припомнить которые не получалось, я добрался до лифта. На этот раз лифт — я как-то не обратил на это должного внимания, а если и заметил, то слишком поздно, — оказался не таким тесным и не с красной обивкой. Когда дверь его открылась, я очутился вовсе не перед рецепцией, а в каком-то подвале с низкими сводами, где сразу же потерял ориентацию, с отвращением вдыхая сырой, пропитанный вонью сточной канавы воздух. Испытывая слабое и при этом давящее чувство удушья, словно в дурном, но пока контролируемом сне, я прошел через помещения, будто принадлежащие другому отелю из другого города, пустого и огромного. Пробираясь на ощупь, поднялся по кирпичной лестнице, толкнул дверь и застыл в слепящем свете холла.
Дежурный на рецепции уставился на меня, как на привидение. Мое сознание, смятенное странностью происходящего и утомленное затянувшимся путешествием, — одиночество в аэропортах и гостиницах обладает наркотическим эффектом — не замечало мелочей, изменявшихся с головокружительной скоростью, и это было еще одним предупреждением, которому я не внял, пока время не оказалось упущено. Под другим углом зрения холл отеля уже не совпадал с той картинкой, что хранилась у меня в памяти, да и дежурный потерял в росте сантиметров двадцать по сравнению с впечатлением от первой нашей встречи: на этот раз он стоял не за стойкой, где наверняка имелись незаметные глазу подмостки. Он смущенно поздоровался и вернулся к своему занятию: извлечению маникюрными щипчиками окурков из цветочных горшков. Как и рост, достоинство его также подверглось за последние часы вызывающей тревогу редукции. В голове у меня промелькнуло, что как только этот человечек снимет свою форму и выйдет на улицу, то окончательно превратится в карлика. Иногда нечто подобное я видел во сне: словно я веду беседу с кем-то, кто скукоживается на глазах и при этом хохочет, а кончается все тем, что передо мной уже мышь или камень — в общем, какое-то микроскопическое создание, охваченное диким восторгом, глумливое.
На улице оказалось теплее, чем в гостинице. Я шагал по улицам, ориентируясь на купол собора, и время от времени, если слышал сзади шаги, оборачивался, проверяя, нет ли за мной хвоста. Будучи частью придуманной ими реальности в той же степени, в какой они были частью моей, я был уверен, что они примутся меня разыскивать, причем очень скоро, поэтому действовал так, словно скрывался, воспроизводя извечные уловки беглецов, которых почти неизменно ловили. Обычные трюки, подчас подсмотренные в гангстерских фильмах или взятые из русских учебников, переведенных на ходульный и выспренний испанский, из книг, которые этот парень, Луке, изучал, по-видимому, со звериной серьезностью на упомянутых им курсах подпольщиков-партизан вовсе не для того, чтобы почерпнуть что-то для себя полезное, а чтобы вступить в некое воображаемое братство героев.
Дойдя до соборной площади, я понял, что меня уже обнаружили. Тот самый автомобиль, который доставил меня в город из аэропорта, стоял на углу одной из боковых улочек, отходящих от площади: темный, без габаритов, но с работающим двигателем и запотевшими стеклами. Я решил притвориться, что не заметил его. Зашагал через площадь наискосок, направляясь в самый темный угол, туда, где можно было укрыться в тени собора. Машина не тронулась с места, дверцы не открылись. Из этого неизбежно следовал вывод, приведший меня в ярость: кто-то шел за мной, и я его не заметил. Я поднялся по лестнице, запорошенной девственно-белым снегом, и остановился перед бронзовыми барельефами на дверях собора, подавшись вперед, будто рассматриваю детали изображений. Тогда я действительно что-то услышал:
