Смелая женщина до сорока лет - Денис Викторович Драгунский
Был серьезный советский поэт Александр Безыменский. Писал поэмы о комсомоле и стройках. Получал премии и ордена. Но остался в памяти народной – легкомысленной песенкой «Всё хорошо, прекрасная маркиза!» – вернее, вот этими словами из песенки (вольный перевод с французского). Автора тоже никто не помнит.
Будущее – страшная штука.
А вдруг лет через сто от Бродского и Евтушенко останется почти апокрифическая фраза Довлатова: «Бродский сказал: если Евтушенко против колхозов, то я – за!»
Кто такие Бродский и Евтушенко? Что такое колхозы?
Да какая разница! Хорошо ведь сказано!
Примерно как: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись! – сказал Калигула, цитируя поэта Акция».
Кто такие Калигула и Акций? Кто кого ненавидит и боится? Где и когда дело происходит? И вообще, в чем там дело? Да хрен их знает. Но сказано хорошо! «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Эк его! Даже по-латыни можно выучить: Oderint, dum metuant!
Еще о поэтах
ответы литературы
Вдруг подумалось, что поэта можно по-настоящему оценить при двух условиях:
во-первых, только в целом,
а во-вторых – после смерти.
Почему после смерти? А потому что только тогда он виден в целом (см. пункт 1), он уже не напишет ничего другого, да и лет через сколько-то после смерти будут изданы его юношеские опыты, наброски, черновики, письма.
И он станет виден весь. Разом. Одним взглядом.
Почему это важно?
Потому что отдельные стихи можно – часто очень весело и убедительно – критически кромсать. Придираясь то к стилю, то к политике, то к отдельным неудачным словам и даже слогам. Полагаю, это относится ко всем поэтам, от Горация до Пушкина. Думаю, это и к Сафо с Пиндаром относилось бы, будь мы по-настоящему глубоко погружены в стихию греческого языка (с латынью, поверьте, чуть легче).
Вот, к примеру, Пастернак:
Забытый дом служил как бы резервом
Кружку людей, знакомых по Москве,
И потому Бухтеевым не первым
Подумалось о нем на Рождестве.
В самом кружке немало было выжиг,
Немало присоседилось извне.
Решили Новый год встречать на лыжах,
Неся расход со всеми наравне.
Ну ведь пародийный советский стилёк! (Это – из поэмы «Спекторский».)
Или:
Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.
Это еще пародийнее. Хотя это строфа из великолепного стихотворения «Вакханалия».
И однако Пастернак остается великим поэтом.
Потому что поэт – это оркестр звучащий.
Про любой самый лучший оркестр можно сказать, что гобой и фагот оставляют желать лучшего. И главное: первая скрипка там явно не Менухин, виолончель – не Ростропович, альт – не Башмет, контрабас – не Кусевицкий, труба – не Докшицер, и так далее. А оркестр – блистательный.
То же и поэт.
Он хорош звучанием всех своих стихотворений.
Неким общим звуком.
А «поэт одного стихотворения» – это какой-то посредственный коллектив, где первой скрипкой то ли за большие деньги, то ли шутки ради – один разочек сел великий скрипач, тот же Менухин. Ну да, забавно было побывать на таком представлении. Ну вот и всё. Что тут можно сказать?
* * *
С прозой, мне кажется, всё несколько иначе.
Как? Черт его знает.
О прозаиках я «…не сужу,
Затем, что к ним принадлежу».
Утренний диалог
наброски и заметки
– Я был бы счастлив…
– Подожди. Не говори ничего.
– Почему?
– Я сама скажу.
– Говори.
– Я тоже была бы счастлива. Но у меня есть сын.
– Сын?
– Да, сын. Три года.
– Три года?
– Три с половиной. А что, по мне не скажешь?
– Почему же ты…
– Я не обязана была тебе докладывать.
– Да, конечно.
– Ты меня понимаешь?
– Да, конечно. Тебе нужны деньги?
– Нет… То есть да. То есть нет!
– Нет или да?
– И да, и нет.
– То есть?
– Как ты не понимаешь? Деньги нужны всем, всегда.
– Скажи – сколько.
– Моему сыну нужны не деньги. Хотя деньги тоже.
– Нужны или нет?
– Моему сыну нужен отец.
– Понял. Ты спала со мной ради сына?
– Ты ничего не понимаешь!
– Да, ты права. Я ничего не понимаю.
Финал ненаписанной новеллы
Она одевалась, продолжая говорить горячо и искренне. Говорила, что иногда, очень редко, но – вдруг возникает настоящее чувство, сметающее все загородки, которые громоздит перед нами этот хваленый, этот поганый здравый смысл.
– Перестань, – сказал он.
– Почему?
– Ты знаешь, сколько мне лет?
– Сорок восемь? – с надеждой спросила она.
– Шестьдесят четыре.
Она опустила голову и дальше одевалась уже отвернувшись.
Взяла сумочку. Вышла молча, не взглянув на него.
Гостиничная дверь громко защелкнулась.
Он вздохнул, встал с кровати, накинул халат, подошел к окну.
Номер был на третьем этаже, над козырьком главного входа.
Он увидел, как она прошла по красиво мощенному гостиничному двору. Во двор въехал парень на самокате, в ярко-фиолетовых кроссовках и с прической такого же цвета. Подрулил к ней, что-то спросил. Она ответила. Они стали разговаривать. Она засмеялась – весело и громко, так громко, что было слышно сквозь закрытое окно.
Может быть, она знала или чувствовала, что он смотрит на нее из окна? и хохотала, и кокетничала с этим парнем нарочно? – но, скорее всего, нет.
Ей уже было наплевать на него, и ему от этого стало легче.
Новеллы, состоящие из одной только первой фразы
«В Париже в жару очень плохо».
«Когда я вернулась в Милан, я сняла квартиру с балконом и посадила там петунии».
«На Родосе у меня в первый же день сломался ноутбук».
«От Темзы пахло бензином и потными туристами».
Ключ
не пробуждай воспоминаний
Это было прекрасно. Ну или так – очень хорошо. Четвертое свидание. А может быть, даже пятое.
В общем, не первое и не второе. Она уже слегка освоилась в квартире. Поэтому она сбегала в кухню, налила себе чаю, вернулась, поставила подушку торчком у кроватной спинки и расположилась полулежа-полусидя, попивая чай и ласково – а может быть, даже любовно – глядя на него.
А он лежал на спине и смотрел
