Другая семья - Вера Александровна Колочкова
В этот раз наступившее после секса опустошение было тягостным. Потому что ей надо было сказать… Сказать, что все это неправильно, что так дальше продолжаться не может. Что ей надо устраивать свою жизнь… Что это нечестно по отношению к ней… Но как, как ей об этом сказать? Надо же осторожно как-то начать… Издалека… Или, наоборот, выложить все как есть, одним махом?
Катя чувствовала его настрой и молчала. Она всегда заранее чувствовала, что он собирается ей сказать. Он знал это… И тем не менее произнес тихо, но решительно:
– Ты же знаешь, Кать, я ничего не могу тебе обещать. И то, что ты меня ждешь, а я к тебе еду… Это неправильно, Кать, это порочный круг, согласись. И я давно хотел с тобой поговорить… Ведь это мучение для тебя – жить в ожидании, правда? Она ведь так быстро проходит, эта жизнь… А ты достойна счастья, настоящего женского счастья. Я очень хочу, чтобы ты по-настоящему была счастлива! И если б я только мог, Катюш… Если б я только мог…
Катя ничего не ответила, только вздохнула тихо и поморщилась, как от досады. Встала с постели, накинула халатик, вышла из комнаты. Будто сбегала от этого его «если б я только мог». Ему ничего не оставалось, как тоже встать, одеться и пойти за ней.
Нашел он ее на кухне. Сидела за столом, обхватив голову руками и прижав ладони к ушам – ничего, мол, не хочу слышать, не говори мне ничего! Потом резко опустила руки, сложила их перед собой на столе, и сама заговорила тихо, спокойно:
– Да, Филипп, я все понимаю. Ничего больше не говори, пожалуйста. Не надо. Ведь я от тебя ничего не требую, ничего не прошу, правда? Я хоть раз что-то от тебя требовала, скажи?
– Нет. Нет, но… Я же понимаю…
– Ты не понимаешь, Филипп. Пожалуйста, не говори со мной больше об этом. Да, я знаю. У тебя жена. Ты ее любишь. Но что делать, если я тебя люблю? Да если б ты знал, Филипп, сколько раз я сама принимала такое решение – все, все, больше никогда… Но у меня ничего не получается, вот в чем дело. Я не могу, не могу… Я хочу быть с тобой. Филипп! Хоть изредка! Пусть очень и очень изредка! Да на любых условиях, господи… Лишь бы с тобой… Ну как ты этого не понимаешь, Филипп, как? Я люблю тебя, я не могу без тебя! Это… Это как наказание и в то же время счастье – любить… И я согласна на редкие встречи, но только пусть они будут, эти редкие встречи, пожалуйста! Они ведь ни к чему тебя не обязывают, Филипп!
Катя заплакала тихо, а он стоял перед ней, как истукан. И жалко было ее, и за себя ужасно стыдно. А главное, он ее понимал… Ох, как он ее понимал! Потому что сам так же сильно любил Алису. И тоже хотел быть с ней. На любых условиях. То есть без ответа с ее стороны.
Какое-то зеркальное отображение несчастной картинки получается – и отойти от этого зеркала нельзя. Но – надо. Надо отойти. Катя поплачет и успокоится. И забудет его. Может быть…
Ну, в самом деле, сколько можно быть несчастным вампиром? Сколько можно сюда приезжать, напитываться Катиной любовью? Для того только, чтобы силы были нести в себе нелюбовь Алисы? Получается, он так подло решает свои проблемы? Катя ведь не донор, она же не виновата, что любит. Его, дурака, любит.
– Кать, не плачь… – осторожно обнял он ее за плечи. – Прости меня, Кать… Я так перед тобой виноват, прости…
– Да за что? За что ты просишь прощения? – отчаянно спросила она, смахивая слезы со щек. – Я ж тебе объясняю – я на все согласна… На любых условиях… Только будь со мной, потому что я не могу без тебя, я умру, умру! Как ты этого не понимаешь, Филипп?
Он вздохнул, сел за стол, помолчал немного. Подумалось вдруг – вот бы тоже начать плакать, даже завидно… Сидеть и плакать, и боль свою выплакивать. И ждать, когда от слез размягчится сердце. И стать другим хоть на миг… Стать другим и солгать легко, от души. Сказать, что любит Катю. Ведь он ее и в самом деле любит… Пусть это будет такая форма любви – благодарность. Огромная горячая благодарность за ее любовь к нему.
Нет, нет! Это же всего лишь компромисс, не более того. Просто ему страшно принять окончательное решение. И страшно объявить его Кате. Страшно, но надо.
Он поднял глаза и наткнулся на ее взгляд. Катя больше не плакала, смотрела на него пристально. Так, будто читала его мысли.
– Кать… Все-таки я решил – я должен… Так больше не может продолжаться, потому что… Потому что ты…
Она не дала ему договорить. Схватила за руки, забормотала отчаянно:
– Нет, Филипп, нет… Прости меня… Расплакалась, как идиотка! Все, я больше не буду, не буду! Все хорошо, Филипп… Я счастлива, все хорошо!
И, не давая ему опомниться, подскочила из-за стола, схватила за руку, потянула со смехом в комнату:
– Ой, я ж забыла тебе сказать! Я же рубашку тебе купила! И галстук! Надо же все это примерить, идем!
До примерки дело не дошло, конечно же. Снова был бурный секс, и все разговоры были забыты, все решения отброшены в сторону. И снова потом – опустошение, и зыбкие сумерки наполнили комнату, и не хотелось из этой пустоты выбираться и жить. Жить, черт возьми… А еще где-то играла музыка – очень знакомый мотивчик. Прислушался, узнал песенку, ее часто крутили на любимой радиостанции. Слова незатейливые, но так опутаны грустной эмоцией, что поневоле хочется подпевать – «…раз-два-три кавычки, сигарету спичкой… Ты к нему, как птичка, позовет, и ты опять сорвешься… Ты его игрушка, дура потому что…»[1]
– Это у соседа играет. У Мишки, – пояснила Катя, будто извиняясь за слова песенки. – Он любит такую музыку. Он пацан еще…
Мелодия смолкла и тут же началась заново. Видимо, сосед Мишка был ярым поклонником исполнителя. И снова ясно прозвучало – «…ты его игрушка, дура потому что…»
Он проговорил тихо, тоже будто извиняясь:
– Мне пора, Катюш…
– Да. Я знаю. Пойду, кофе тебе сварю.
– Ага…
Кофе был крепкий и сладкий. Как он любит. Но и кофе был выпит. Все, все… Надо произнести то, что собирался произнести. Но в последний момент решительность покинула его, и вместо прощальной фразы получился опять-таки компромисс, черт бы его побрал!
– Давай попробуем сделать паузу, Кать. Всего лишь паузу… Пойми, что я не могу так… Я хочу, чтобы ты была счастлива. Давай дадим себе хотя бы полгода…
– Полгода?! Ты что, Филипп… Я с ума сойду за полгода!
– Нет. Не сойдешь. У тебя кто-то появится, и ты…
– Мне никто не нужен, кроме тебя. Никто. Я знаю. Не надо никакой паузы, Филипп…
– Так надо, Кать. Я не хочу испортить тебе жизнь. Я ведь тоже мучаюсь этим обстоятельством, пойми. Полгода, Кать. Полгода…
– Ну хорошо, если ты этого так хочешь. Хорошо… Но я все равно буду тебя ждать, звонка твоего ждать… Ведь ждать ты мне не запретишь, правда?
Он только вздохнул тихо. Допил кофе, поднялся из-за стола.
Прощание было тягостным. Ему поскорее хотелось сбежать, а Катя с трудом сдерживала слезы. Но сдержала-таки, не расплакалась. Даже к окну встала, чтобы посмотреть ему вслед. Садясь в машину, он махнул ей рукой. Она махнула в ответ.
Всю дорогу ему виделось, как она плачет. И на душе кошки скребли. Не надо было, не надо было к ней ехать! Вообще не ездить, и все! И без вот этих дурных разговоров обойтись – давай сделаем паузу, всего полгода… Надо же, добрый какой нашелся! Не может сразу все обрубить! Как тот хозяин, который, жалея свою собаку, отрубал ей хвост по кусочкам.
Да, не надо было к ней ехать… А мог ли он не поехать? Ведь так хочется видеть и знать,
