Великая война - Александар Гаталица
И в Белграде было очень тихо в тот час, когда Джока Велькович погружался в сон. В этот вечер Лиза и Сергей Честухины прибыли на слишком тихий Восточный фронт. С одного состава они пересели на другой и оказались в бронированном санитарном поезде «В. М. Пуришкевич». Сергей занял операционную в третьем вагоне, а Лиза надела форму сестры милосердия Российского Красного Креста и белый накрахмаленный передник. Подумала, что будет жалко, если на него брызнет кровь… Поезд еще некоторое время постоял на станции Бологое, а потом, вздрогнув, тронулся к Лихославлю и дальше — к границе с проклятой Восточной Пруссией! С этого момента — о чем знали все доктора и медсестры в составе — для них, еще до первых выстрелов, начиналась война.
И в Сараеве, освещенном заходящим солнцем, тоже было тихо. Мехмед Грахо размышлял обо всем: о цареубийстве, вере (по своему происхождению он был православным), сербах. У него было свое объяснение войны: мертвые ополчились на мертвых. Конец прошлого столетия вскрыл что-то мутное и гнилое, израсходовал людей, и теперь часть населения надо было очистить или заменить на новую. Война для этого служит исстари. В этот вечер он с работы отправился домой. Разделся и лег в постель. Он ничего не видел во сне. В отличие от других.
Под звездным летним небом Европы в эту ночь видели сны и конюхи, и артиллеристы, и посыльные, и офицеры, и генералы, и начальники штабов. В ту ночь, когда бронированный санитарный поезд «В. М. Пуришкевич» отошел от первого перрона станции Бологое и отправился на фронт, увидел сон и главнокомандующий русских войск на Восточном фронте. Для великого князя Николая Николаевича, генерала русской армии, Великая война началась, когда ему приснился действительно странный сон, в котором он будто бы вошел в какой-то ангар, больше похожий на огромный бальный зал, где в безумном танце кружилось множество пар.
Его удивило, что он не увидел ни окон, ни дневного света, ему даже показалось, что бал происходит в каком-то подземелье, но это никому, кроме него, не мешает. А потом он неосмотрительно, как это бывает во сне, захотел танцевать. Поискал взглядом свою жену Анастасию Петрович, но не нашел ее. Поэтому он решил выйти на танцевальную площадку в одиночестве. Посмотрел на танцующих. Все были мужчинами в форме царской армии. С офицерами не танцевала ни одна женщина, чаще всего это были поручики со своими посыльными, канониры с наводчиками, полковники с адъютантами, интендантские чины с конюхами…
Настоящий офицерский бал, ничего не скажешь, подумал генерал, и громко позвал своего начальника штаба генерала Янушкевича. С кем же следует танцевать главнокомандующему, как не со своим преданным начальником штаба? Он окликнул его, и тот мгновенно оказался у него за спиной. Поначалу они не могли договориться, кто будет вести в танце, но потом мужская роль, естественно, была отдана командующему, и он словно завороженный полетел со своим партнером по навощенному паркету. Шаги начальника генерального штаба сначала были легкими, словно у танцовщицы из бара, потом он все труднее и труднее попадал в такт шагам и движениям партнера. Генерал заметил, что Янушкевич тает, что улыбка исчезает с его лица. Вскоре он не мог не только танцевать, но и вообще сдвинуться с места. Музыка остановилась, и теперь главнокомандующий с удивлением заметил, что рядом с ним в зале находятся сотни глиняных фигур, каждая со своим лицом, и что именно с одной из них он и танцевал. Потом наступила последняя часть сна. Он бежал между рядами изваяний — в этом зале их были тысячи — и заметил, что у каждого по глиняной груди стекает струйка крови. Казалось, что одних кто-то уколол в грудь швейной иглой, так мало крови виднелось между пуговицами их мундиров, а у других на груди расцветали алые лилии… Но никто не падал. Все оставались в обороне танцевального фронта и, казалось, ожидали, что вот-вот снова грянет музыка и начнется «danse macabre»[2], но в этот момент генерал проснулся и сухими губами прошептал: «Мор будет страшным».
Он позвал адъютанта и попросил принести стакан холодной воды и примочку на голову. Только через полчаса он пришел в себя, и его спартанский ум снова начал размышлять о линиях столкновения, стратегических высотах, природных препятствиях и погодных условиях так, как будто бы под небом и на земле людей никогда не было и нет. В тот день он потребовал, чтобы обед ему принесли из обычной солдатской столовой, а послеполуденный чай подсластил сахарином. Следующей ночью он долго боялся лечь на свою металлическую койку. Уже под утро «Железный князь» понял, что эту войну выиграют не кони, а техника. Какой мощной стала бы армия, появись возможность перебрасывать воинские части поездами или даже аэропланами, подумал он, но понял также, что для русской армии это невозможно.
И все-таки один солдат отправился на войну аэропланом. Между тем этот солдат никогда не возьмет в руки оружие; ему еще в Берлине сказали, что в Германии достаточно солдат, пригодных для того, чтобы пожертвовать их богу войны, и нужно думать о том, как сохранить наиболее талантливых людей для послевоенного времени, с тем чтобы не исчезла сама цивилизация, когда суровая мировая война завершится неминуемой немецкой
