Великая война - Александар Гаталица
Не следует во всех заблуждениях винить старого турка, человека девятнадцатого века. Он знал, что султан стал править после своего освобождения из заключения, где его держали как сумасшедшего, что все решает партия младотурок. Знал, что тот, вероятно, и не живет в Топкапы, откуда султаны уже давно переселились во дворец Долмабахче, опасаясь чахотки, но когда он произносил «падишах», то видел райский сад во дворце недалеко от своей лавки и золотые клетки, чувствовал упрямство и праведный гнев верующих и очень легко — в двух измерениях, конечно — доводил всю картину, возникавшую перед его глазами, к единственной и несомненной истине.
В остальном над Стамбулом сияло солнце и все выглядело иначе, чем в Будапеште, где мобилизация проходила в страшную непогоду, разразившуюся в первые дни августа. Ветер валил деревья на бульварах, в Национальном театре потрескались оконные стекла, но дождь вперемешку с градом совсем не испугал будущих славных венгерских солдат. И уже упомянутый ранее журналист-пасквилянт Тибор Вереш тоже вроде бы хотел на войну, но по правде говоря — нет. На словах хотел, а в глубине души чувствовал страх. Знал, что при малейшем промахе его объявят плохим венгром, и поэтому всем, и прежде всего редактору, с которым он сблизился из-за своих писем, направленных сербскому двору, твердил, что жаждет попасть в артиллерию и по ночам во сне видит, как стреляет из пулемета и выпускает «сто пуль в минуту».
На призывном пункте он тоже был самым шумным. Размахивал кулаками, и вроде бы даже подрался с какими-то безусыми парнями из Батасека, так ему хотелось всем показать, что его грудь распирает переизбыток силы. И все-таки ему стало легче, когда его, как испытанного кляузника, направили в тыловое подразделение для чтения писем военнопленных. Решающим оказалось знание сербского языка, и Вереш с военным направлением в руках покинул призывной пункт и отправился на берег Дуная, в пограничный Земун.
Еще один призывник, венгр по отцу и матери, его тезка по фамилии Немет, в тот же день был назначен в отряд разведчиков. Для Тибора Немета Великая война началась, когда он вышел из призывного пункта с военным направлением в руках, со слезами радости на глазах, счастливый оттого, что продолжит линию великих венгерских героев как по отцовской, так и по материнской линии…
В те дни на фронт отправлялось много поездов с веселыми новобранцами, размахивающими флажками из окон вагонов. На следующий день отбыл в Земун и Тибор Вереш. Дешевый журналист захватил гражданскую одежду с собой, чтобы над ним не смеялись коллеги по ведомству цензуры, и маленький чемоданчик. В шкатулке был запас черных чернил на три месяца (столько, по его мнению, должна была продлиться война), немного бумаги и две ручки-наливайки: одна непослушная, с синими чернилами, и новая, послушная, прекрасно знающая ругательства по-немецки, наполненная черными чернилами. Тибор Вереш решил, что ему очень идет свежевыглаженный мундир, перетянутый ремнем с надписью на пряжке «Königlich Ungarische»[1].
Тибор Немет сдвинул набок кепи с кокардой Франца-Иосифа и подмигнул самому себе. Он и шлем прихватил. Отец дал денег и на противогазную маску, но он посчитал, что нужно немного сэкономить, и, так же как солдат Севола в Париже, маску не купил. Гражданскую одежду Немет с собой не захватил.
Два поезда прибыли к месту назначения. Еще десятки отправятся в путь на следующий день, еще сотни — по всей Европе. Если бы каждый из них тянул за собой красную ниточку, то красные линии покрыли бы багряной сетью весь старый континент. Только из Петрограда и Москвы вышли в эти дни девяносто составов. В одном из них будут ехать медицинская сестра Лиза Честухина и ее муж, хирург Сергей Васильевич. Для Лизы и Сергея Честухиных Великая война началась тогда, когда они повезли свою дочку Марусю из Москвы в Петроград к тетке Маргарите Николаевне, потому что оба отправлялись на фронт. Папа и мама были распределены в санитарный поезд «В. М. Пуришкевич», а для маленькой Маруси все это было похоже на сон. Что такое фронт? Как санитарный поезд на колесах может лечить тяжелораненых? И как вообще кто-то может быть ранен, когда ее оберегают даже от того, чтобы она не упала и не ободрала колено? Куда подевалась их горничная Настя? Она тоже отправилась на фронт?
Столько вопросов роилось в детской голове, а так мало времени было для прощания в доме на набережной Фонтанки. Маруся вспоминает, что отец стоял в глубине комнаты и курил. Бросал обеспокоенные взгляды на нее и на маму и повторял что-то вроде: «Лизочка, ты только не плачь…» А мама, мама склонилась над ней, густые волосы цвета меди растрепались, она шептала, что привезет ей с фронта самого лучшего клоуна, как будто она отправлялась за покупками в парижские магазины, а не на войну. На прощание ее поцеловал и отец. Она почувствовала его колючие усы и запах дорогого табака. Потом они ушли. Как-то слишком быстро и очень решительно.
Те, кто оставался в тылу — в Петербурге, Антверпене, Белграде, — были растеряны. В старой белградской больнице на Врачаре в палате для тяжелобольных лежал Джока Велькович, побежденный в ипподромной дуэли. Доктора сняли с него повязки и протянули зеркало. Он увидел, что его правый глаз по-дурацки вытаращен, нет верхнего века, ресниц и брови. Вся кожа вокруг глаз была гранатового цвета. Вся правая половина лица почернела, и доктора боялись, что с больным может случиться что-то дурное, если сказать, что он навсегда останется таким. В конце концов они сказали ему правду, но абсолютно ничего не случилось. Словно Велькович уже смирился со своим обликом в тот момент, когда на ипподроме ствол его пистолета разлетелся. И до конца этого дня ему даже в голову не пришло вскочить с кровати и вниз головой ринуться в открытое больничное окно. Перед сном он подумал, что нужно бы побриться, и тут же слегка улыбнулся наполовину обожженными губами. С правой стороны у него больше не будет расти борода, а левую можно брить половинной порцией пены. Прежде чем заснуть, он хотел кого-нибудь позвать, но не сделал этого. Заснул, и во сне ему ничего не приснилось.
Ничего не снилось в ту ночь и Жану Кокто. В двенадцатом часу, когда нужно было идти на призывной
