Религия танцующих детей - Ольга Талантова
Когда я нашел себя, было смешно. Я был в твоем сне. А если я кому-то снюсь, значит я где-то есть. За окнами плакали рельсы, снег прятался в землю и появлялся снова, люди меняли религии, языки, кожу, а я обретал себя.
Когда я нашел себя, был, кажется, май. Мы ехали, чтобы самая теплая страна на свете поняла, как я люблю тебя исчерченными календарями и слепыми окнами многоэтажек. Я нашел себя в твоей голове.
Мы ехали, чтобы ты поняла, как я люблю тебя.
ребенок 7 / самая лучшая рыба на свете
Я положил письмо в конверт. А конверт в почтовый ящик.
У нас в городе есть такая сонная синяя металлическая коробка на стене заплаканно-блочного дома. В нее люди приносят слова, которых никогда не скажут.
Знаете, это самая большая коробка, которую я когда-либо в жизни видел.
Сначала она росла из дома, а потом дом стал расти из нее.
Коробка глотала и глотала слова, не пережевывая, и превращалась в настоящий город. Я — почтальон, ношу письма к коробке. Но, кажется, скоро мне некуда будет идти, коробка будет повсюду. Когда я понял это, то замолчал.
Город в свое время вылез из океана. Океан был глубокий-глубокий. Когда я перестал говорить с людьми, то превратился в рыбу, а если быть честнее, в целый океан с рыбой. Я шел, а волны внутри танцевали с такой силой, что половина выплескивалась из глаз. Люди молчали все острее и острее, ручки скрипели все противнее и противнее, и именно тогда я встретил ее. Мою говорящую рыбу.
Рыба подняла нос, разложила по воде жабры, начала вращаться против часовой стрелки, и смотрела, как луна крутится вокруг ее головы.
— На самом деле, когда я верчусь, луна вертится в ответ. Потому, пока я и она двигаемся, время
— останавливается и мы обе, мы — бездвижны, мы — в покое. Ты не поймешь, ты не почувствуешь, пока не покрутишься. Крутись!
Я остановился и уронил мешок с письмами.
И закрутился. Покой был внутри, он поднимался к небу и дальше неба, туда, где кончается земное и начинается общее.
Рыба говорила:
— Когда будет страшно, крутись.
— Так я кручусь!
— И крутись!
Кручусь.
Город будто перестал существовать.
Какая это была рыба!
Мы стали плавать наперегонки и дразнить друг друга, а люди думали, что это цунами. Пугались, знаете, так забавно, а я нес конверты и выкрикивал имена. Тела прятались по углам коробковых домов, поджигали их, превращая в темную пыльцу свои смешные имена.
А рыбе в правый глаз однажды запрыгнула сухая песчинка с берега и начала жить, превратилась в Землю, в огромный шар. Я смотрел в зрачок, и казалось, это Земля смотрит в меня и трогает ресницами.
А ведь это была лучшая рыба в моей жизни! Знаете, как она умела рассказывать? Не рассказывала — пела! Никогда не слышат таких слов от людей!
— А у нас тут такая луна! Океан вот-вот выплеснется наружу! Смотри-смотри, какое на небе отражение, яркое, сонное, ее.
Какая это была рыба!
Никогда не грустила и была самой океанической рыбой, а с виду — обычный карась! И я с ней рядом никогда не печалился не потому, что она вынуждала (нет-нет-нет!), а потому, что не грызло внутри.
Какая была рыба!
— Ты знаешь, откуда падает снег?
Я знаю. Я видела. Я поделюсь.
Через воду видно все значительно белее.
Каждый раз, когда на земле кто-то рождается, повсюду в галактике разливается белое. Оно выращивает существо, пока то не окрепнет, а потом будто бы исчезает. Но на самом деле это не так. Белое вовсе не белое, и оно бережет человека, как орбита — планету. Когда какой-то человек идет по своему пути, или когда какая-то рыба плывет против своего течения (что, собственно, одно и тоже), образуется одна снежинка. Белое отдает наружу сахарную часть себя.
И вот когда снежинок собирается целая толпа, выпадает снег.
Рыба вздыхала:
— Видишь, как давно не было снега.
— Но ведь со снегом придет лед и ты не сможешь смотреть на луну.
— Кто сказал, что я буду подо льдом? Круговорот воды.
Круговорот воды!
Круговорот слов.
Когда я познакомился с рыбой, то прекратил перетаскивать несказанные слова и раскидывал конверты по улицам. Люди стали читать друг друга, но молчали.
Какая была рыба! Как она говорила! Но никто, совсем никто не верил в говорящую рыбу. Все писали на клочках и носили ночами конверты к коробке.
А потом я ее съел, потому что в мире кроме меня и нее говорящих никого не осталось.
И я был готов не говорить вовсе, чем говорить с рыбой.
Замечательная была рыба, без костей, но сильная, как бамбук, на ветру — не сломаешь, дом построишь — будет висеть, пока жив бамбук.
А потом я сам себя съел своею же грустью, потому что разучился без рыбы говорить.
Я ел и вертелся. Ел и вертелся.
А люди молчали. Молчали. Молчали. И писали письма.
Город молчал спящие слова также громко, как говорила слова моя самая замечательная рыба на свете.
ребенок 6 / религия сердца
ко мне никто и никогда не врастал в голову.
они врастали в сердце.
это как приходить в гости не в дверь, а в окно.
на протяжении всех жизней — одна религия.
я ее назвал религией сердца.
и молился
не переставая, всегда
всегда.
всегда.
всегда — биение было молитвой.
ребенок 5 / из всех людей, которые я
каждый раз, когда за окном лед, в автобусах — дым и ты
сидишь на месте у окна и делишь с ним тепло. я ловлю твой взгляд в отражении плачущих стекол.
твой взгляд ложится вслед за снегом на асфальт и
крошечные дома снаружи хлопают и хлопают ресницами, возвращая снег.
ты наверное ищешь кого-то глобального, кого глазами не поймать полностью. а тут в сырой маршрутке, с хныкающими детьми и сонными старушками щека к щеке -
варюсь я.
и я — это все они, кричащие и обыкновенные. а еще разбегаюсь по городу вслед за ними.
как же ты меня заметишь, такого летящеговразныестороны.
ты любишь кого-то за стеклом.
я люблю тебя — в стекле.
и, знаешь, кого бы ты
