Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки - Гвен Купер
Недавно я выбралась поужинать с одной коллегой, и разговор незаметно зашел о Гомере. Она как раз рассказывала мне о своем котенке, которого взяла несколько месяцев назад. Я же взамен потчевала ее рассказами о приключениях и — куда без них? — злоключениях Гомера. Как и большинство тех, кто слышали о нем впервые, она сочла его историю крайне занимательной. Затем ошарашила меня вопросом: «И что вы нашли в слепом коте?»
Если бы этот вопрос задал кто-то другой, он мог бы показаться вызывающим, если не издевательским. Мол, «зачем он вам сдался, слепой-то?!» Но только не в ее устах. Лицо коллеги выражало доброе участие, в голосе — ни нотки сарказма, лишь неподдельная заинтересованность. Вопрос был задан прямо, без экивоков и подразумевал такой же ответ.
Вознамерившись ответить именно так, я было открыла рот. Но впервые за двенадцать лет готовой фразы не нашлось.
Не нашлось потому, что, поскольку никто до этого ничего такого не спрашивал, мне и в голову не приходило, что когда-нибудь подобный вопрос прозвучит. Я поймала себя на том, что впервые задумалась над ответом, и тут же поняла, почему никто и никогда не задавал мне этот вопрос. Потому что, на первый взгляд, ответ был очевиден. Одно из двух. Либо я настолько прониклась его печальной судьбой, что виноватила бы себя всю оставшуюся жизнь, если бы обрекла его на угасание в сиротском приюте. Либо с той минуты, как я взяла его на руки, мы почувствовали такую взаимную привязанность, что расставание стало немыслимым. Эти причины считали истинными даже мои ближайшие друзья. Я уже не говорю о родственниках, которые по своему положению должны знать меня лучше других.
Так вот, все ошибались.
Единственным, едва ли не всепоглощающим чувством в первые месяцы после разрыва с Джорджем было ощущение провала. Как будто я провалила свой самый первый экзамен на взрослость. Все, не исключая меня, были уверены, что мы с Джорджем обязательно поженимся. Какой смысл тратить на кого-то три года, если делу конец не венец? И вдруг одним прекрасным солнечным воскресным утром Джордж со всем ко мне уважением заявляет, что больше меня не любит. Заявляет как ни в чем не бывало.
Будь я честна с собой, я бы и сама признала, что тоже его разлюбила. Когда мы познакомились, мне был двадцать один год. Но уже в двадцать четыре я с трудом могла понять ту девочку, которая когда-то по уши влюбилась в Джорджа. От нее осталась коробка, полная старых фотографий, на которых был запечатлен кто-то, отдаленно напоминающий меня формой носа и глазами, в каких-то несуразных одеждах и с прической, больше подходящей институткам, но уж никак ни мне нынешней. Во мне зародились смутные подозрения — разумеется, подсознательные: что, пока ты меняешься сама, то, что казалось тебе пределом мечтаний каких-нибудь три года назад, новой тебе уже таковым не кажется. И всё же слова «я больше тебя не люблю» стали ударом под дых. «А что, если новая я, — не отпускала меня мысль, — уже неспособна вызывать любовь?»
Вдобавок меня стали терзать сомнения по поводу карьеры. Пока мы были вместе, мое мизерное, как и везде в этой области, жалованье в неприбыльной организации представлялось мне чуть ли не дополнительной роскошью. Ведь Джордж получал более чем достойную зарплату. На новом жизненном этапе меня вдруг осенило: слово «жалованье» произошло от «жалеть». Надо было что-то менять. Но я не понимала, гожусь ли для такой работы, где в день получки было бы не о чем вздыхать.
Утверждать, что я окончательно утратила веру в себя, было бы решительным преувеличением. Но, по сравнению с прошлым годом, оптимизма явно поубавилось.
Я не смогла ответить нет на звонок Пэтти, когда услышала историю Гомера впервые. Но это вовсе не означало, что я не скажу нет потом (вообще-то, именно это я и собиралась сделать, намеренно оставив себе лазейку). Какой бы печальной ни была судьба Гомера, я вполне понимала, что не в силах спасти всех и каждого. Даже тех, кто этого заслуживал. Я убеждала себя, что и так уже приютила двух бездомных кошечек. Делала все возможное, чтобы они чувствовали себя как дома. Возможно, я бы еще долго ненавидела себя за свое «нет» и даже плакала целыми ночами. Такое уже случалось, когда я возвращалась домой после волонтерства в приюте для животных. Но, в конце концов, это можно было пережить.
Правда и то, что, когда мы наконец встретились, Гомер тут же забрался ко мне на руки, всячески выказывая свою любовь и желание быть любимым мной. В свою очередь, держа его на руках, я не могла отделаться от одной назойливой мысли, что если бы на моем месте в ветеринарной клинике появился кто-то другой, пошептал бы ему что-нибудь на ушко и взял бы на руки, то котенок наверняка выказал бы такое же желание быть любимым этим другим человеком и так же любить его.
Интуитивное ощущение, что он мог бы полюбить кого угодно с той же легкостью, что и меня, внезапно тронуло мое сердце. Как бы ни сложилась его жизнь, этот котенок обладал потрясающей способностью любить. И тут меня пронзила еще одна мысль. Вот существо, которому нечего тебе дать, кроме своей любви. Осталось лишь найти того, кто бы принял ее, эту любовь, а найти никак не удается. Эта мысль показалась мне до боли печальной.
Кроме того, я поняла, что, каким бы любящим он изначально мне ни казался, в нем не было ни страха, ни отчаяния. А этого стоило ожидать от маленького котенка, как, впрочем, и от человека, в жизни не знавшего ничего, помимо боли, страха и голода. Не было в нем и враждебности или замкнутости, хотя невзгоды и ненастья вполне могли уничтожить побеги любви в его маленьком сердце. Скорее, он был попросту любопытным и ласковым. Словно внутри него бил неиссякаемый источник мужества. Он обладал некой врожденной готовностью к открытому и радостному познанию мира. Так что даже тяготы и страдания не могли ни замутить, ни иссушить это стремление.
Понятие беспрестанной борьбы было для меня отнюдь не умозрительным. Покинутая, обескровленная (без крова над головой), к тому же постоянно на мели, я стала воспринимать жизнь с мрачной стороны. Она казалась мне чередой нескончаемых битв, и
