Меня зовут Сол - Мик Китсон
Ветер дул все сильнее и казался очень холодным. Я вылезла из спального мешка, нашла штаны и кроссовки, кое-как их натянула, застегнула флиску, раздула угли и разожгла маленький огонек, кинув в него три полуобгоревших веточки. Сверху я положила немного сухой бересты, она зашипела, затрещала и загорелась. Тогда я выстроила сверху пирамидку из вчерашних деревяшек и дров из сухой кучи. Постепенно разгорелся чудесный желтый огонек. Ветер сдувал дым прямо на меня. Выходило, что дул он с северо-запада.
Я взяла чайник и сбегала к ручью за водой. В «Руководстве по выживанию» написано, что воду надо фильтровать, даже если берешь ее из родника, но в других местах я читала, что ее можно просто прокипятить, потому что кипячение убивает бактерии, которые вызывают лептоспироз (они живут в зараженной моче грызунов), а еще паразитов и глистов.
Ручей весело журчал. Там был очень удобный камень, на который можно было встать на колени и набрать воды с гладкого места. Стоя на коленях, я подняла голову и увидела оленя. Света как раз хватило, чтобы его разглядеть. Он стоял неподвижно и смотрел на меня примерно с шести метров, с другого берега. Кажется, это была молодая самочка. Я замерла.
Так мы с ней и стояли, как будто были в фильме и нас поставили на паузу. Я старалась следить за своим дыханием, ни о чем не думала и не двигалась, и даже перестала чувствовать холодный камень под коленями. Дышала я все медленнее и наконец почти перестала замечать собственное дыхание. Потом мне вдруг показалось, что кто-то начал легко постукивать по моей спине, медленно и нежно. И что-то, похожее на маленькие иголочки света, стало падать на оленя и стучать меня по спине. Я больше не чувствовала жесткого камня, не слышала, как журчит ручей, как шелестят листья. Я перестала вдыхать и выдыхать и стала очень легкой, словно исчезла, и только смотрела откуда-то издали на олениху и на свет, который отвесно падал на нее, как струи проливного дождя. Потом олениха пропала из моего поля зрения, как будто сменился кадр. Она двигалась спокойно, медленно и очень тихо.
Солнце вставало, его край уже показался из-за горы над лесом. Я поднялась, взяла чайник и пошла обратно к навесу.
Пеппа уже проснулась. Она сидела на корточках у костра и жевала кекс.
— Сол, я хочу чаю.
Она подкинула в огонь веток, а я поставила чайник на раму, достала эмалированные кружки и положила в них чайные пакетики. Пакетиков у нас была куча.
— Мы не будем охотиться на оленей, — сказала я.
— Ладно, — согласилась Пеппа. — А сколько мы уже тут торчим?
Я подумала минуту и призналась, что не помню. Я и правда не помнила.
Я знала, что мы провели здесь несколько суток, но никак не могла припомнить, сколько именно. Я прокрутила в памяти последний день — как я готовила кролика, натягивала его шкурку на раму из ольховых веток, как Пеппа стреляла из рогатки, как мы поймали кролика в силки, как мы приманивали форель на червяка в руках Пеппы, как видели кроличью нору, как Пеппа назвала Беара дебилом и побежала вниз по склону, как мы шли по лесу, ели печенье «Бельвита» на завтрак, как я проснулась и пощупала Пеппу, проверить, не замерзла ли она, как мы спали. До этого тоже был день, когда я сделала навес, или я сделала его еще днем раньше, или еще раньше, и выкопала уборную, и мы долго шли от Глентрула с рюкзаком, обливаясь потом под солнцем. Я никак не могла понять, когда это было. Может, вчера?
— Сол, ты живая? — спросила Пеппа.
Кажется, я запаниковала, потому что у меня участилось дыхание, а в груди как будто бабочки зашевелились. Я паникую только тогда, когда не могу вспомнить что-то нужное, или не знаю, где нахожусь… ну или если мы потеряли карту или компас. Я попыталась вспомнить последние дни, но вспомнила только какую-то кашу и не смогла выстроить все по порядку. Цифра никак не приходила мне в голову.
А потом по спине опять застучало, и я увидела иголочки света, которые медленно падали вниз, и потихоньку успокоилась. Я старалась дышать медленно, чтобы стать еще спокойнее, и видела свет, который падал в лес за спиной у Пеппы, а потом мне стало тепло и захотелось улыбнуться.
— Я не помню, — сказала я.
— Ну и ладно. Какая разница.
Вообще-то, она была права. Никакой. Я попробовала сосредоточиться на чем-нибудь важном. И тут же вспомнила, что крючки десятого и двенадцатого размера и огрузки спрятаны во внутреннем кармане в верхней части рюкзака, что карман застегнут на молнию, что там же лежат лески и пластиковый пакет с блеснами, что на камне валяются кроличья печенка, почки и сердце, на которые я собираюсь удить, и что удочку можно раздвинуть до двух метров тридцати сантиметров.
Потом я вспомнила, как завязывать узел, чтобы закрепить крючок на леске, и как ввязать в леску три огрузка и сделать удочку для придонной рыбалки. Все это я узнала у Иэна Леки, отца Мхари, который служил в армии и на рыболовных судах и однажды взял нас с Мхари рыбачить с дамбы, и мы тогда поймали треску и сайду.
— Пошли рыбу ловить, — сказала я.
На озере поднялся ветер, и по воде ползла рябь. Рыба должна была залечь на дно, а не плавать у поверхности, как вчера. Ветер был холодный, и все небо затянули слоистые облака. Из слоистых облаков идет снег или дождь. Судя по ветру, нападавшему на озеро с северо-запада, это должен был быть снег.
Я научила Пеппу забрасывать удочку, и мы поймали две форели и окунька. Потом она накопала червей, а я насадила кусок печенки на крючок десятого размера и попыталась ловить рыбу у дна. Ничего не вышло. На трех червей, которых нашла Пеппа, мы поймали еще форель и огромного окуня с черными полосками и колючим спинным плавником, похожим на парус.
Ветер становился все сильнее и холоднее, потом стало темнеть, и пошел снег с дождем. Мы вернулись под навес и выпили чаю с кексом и печеньками. А потом набрали дров сколько смогли, огромную кучу, и я снова зажгла длинный костер. Я сходила к папоротникам, накопала целый пучок корней, почистила их и промыла
