Сергей Семенов - Односельцы

Секретарь стал успокаивать их.

– - А вы все-таки не тревожьтесь. Землей вы будете владеть. Пока дело пойдет -- много воды утечет.

Когда Мельниковы приехали домой, к ним пришел Машистый. Он знал в подробности, как обстоит дело с землей, и у него, очевидно, все время работала голова, чтобы придумать что-нибудь на пользу своих товарищей. И он что-то придумал. Когда Мельниковы убрали лошадь, стряхнули с себя пыль и сели пить чай, Харитон Петров заговорил:

– - Коли так стоит закон, то закон должен всего касаться. Заступаться за правду и всякую неправду давить, как змею. Что, если я на дороге с кого армяк сниму -- какое это дело? разбой? похвалят меня за это? А Андрей Егоров почище армяка стянуть хочет. Только ему это не удастся.

– - Удается вот.

– - Удается потому, что вы не как следует вступились. Вы подали одно прошение, а вам следует еще подать другое, притянуть его, как обманщика. Ведь он обманул суд, коли себя одним наследником-то объявил? Что же, он не знал, что у него другой брат есть? Ведь он знал это хорошо, а утаил потому, что это ему невыгодно; вот за эту-то утайку на него и следует другое прошение подать, беспременно! Подайте это прошение, а к новому прошению припишите меня в свидетели. Я покажу, что землю покупали одни вы, а что Андрей Егоров в то время в отделе был, мы и у мира приговор возьмем.

– - А если мир приговор не даст?

– - Как же это он не даст? Что же это он не знает? Да мы в волости все книги подымем и увидим, когда Андреи Егоров был отделен и когда земля была куплена. Мало того, в Крестьянский банк толкнуться можно, чай, там остался семейный список, по нем и увидим, кто тогда в вашей семье числился.

Опять надвинувшееся в городе уныние у Мельникова стало проходить, опять стала подниматься уверенность, что дело не совсем проиграно. Кроме того, Константина Ивановича радовало такое участие в их деле Машистого, и ему снова стало легко…

В Охапкине начиналась навозница. Вся деревня поднялась еще до восхода солнца, привели из ночного лошадей и стали запрягать. По деревне потянулись пахучие и скрипучие возы и гужом шли в паровое поле. В поле воза рассыпались по полосам, где их встречали срывальщицы, сдавали водокам опороженные телеги, и те становились "на стойки" и гнали лошадей обратно в деревню. От возвращавшихся подвод стоял трескучий грохот, поднималась пыль. В воздухе пахло навозом, дегтем, в дворах слышался крик нарывальщиков. Работой были захвачены от старого до малого, все работали, и у хозяев все думы вертелись около этой работы. Хорошо, кабы выдержала погода, на все ли полосы хватит навоза, какова-то будет пахота.

Мельников тоже нарывал навоз. Ладони у него покрылись широкими мозолями, которые остро болели; тупая, ноющая боль стояла в пояснице, но ему было весело, никакой другой думы не шло в голову; он перебрасывался словами с другими нарывальщиками, принимал и заводил лошадей и позабыл и о Петербурге, и о своем магазине, и о деле с дядей -- все это так было чуждо теперь, не важно…

А ночью он крепко спал, как никогда, и встал хотя весь разбитый, но опять с необыкновенной легкостью на душе.

Три дня возили навоз, а потом стали пахать. После пахоты раздался звон доски, сзывающей мужиков на сходку. Все знали, что на сходку зовут затем, чтобы уговориться насчет покоса, подобраться осьмаками и кинуть жребий, кому надо делить.

Сходка собралась дружно. У Мельниковых старик загораживал хлевы. На сходку стал собираться Константин Иванович. За ним зашел Протасов.

– - Пойдем, сосед, потолкуем ладком с нашим мирком; небось давно на миру-то не бывал?

Мельников согласился, что давно.

– - Ну, вот поглядим да послушаем. А я тут совсем в мыслях разбился, -- перешел вдруг на деловой тон Протасов.

– - Что такое?

– - Да все об выделе думаю… Кажись, и вправду выделиться лучше. Из деревни-то не уходить, а сбить свою долю в одно место, и складней будет. Много меньше возни. A то теряешь навоз по бороздам, а полосы все голодные. Эва, нынче какая рожь-то, чем будем жить? Опять сейчас покос подходит, а что косить? Все луга заросли, замшились, трава год от году все хуже да хуже. Поправить что -- миром не заботятся. Мир, правда, тогда хорош, когда люди понимающие да совестливые, а если народ плох, то и мир ни куда не годится.

Уже подходили к месту сходки. Мельников ничего не ответил на слова Протасова. Сходка сбиралась на проулке между старостой и Пряниковым. Уже собралось десятка два мужиков, расположившихся на траве -- кто сидя, кто лежа. Вышло несколько баб. Одни вышли за отсутствующих мужей. Но две бабы были самостоятельные хозяйки. Первая Аксинья, худощавая, с сплющенной в висках головой и выдавшимся вперед носом; у ней скрылся без вести муж и пропадал уже несколько лет. И она одна с четырьмя дочерями обрабатывала три души земли. Другая Настасья. Это была вдова. У нее выросли два сына, один жил постоянно в городе, где женился на мещанке, другой служил в солдатах. Жена последнего не хотела работать дома, раз старшая сноха не работает, и ушла к родителям. Настасья управлялась с дочерью-невестой. Она была еще моложавая, тихая, с задумчивым взглядом. Сейчас она стояла в стороне и не принимала участия в разговорах.

Староста, рябой мужик с редкой, выгоревшей на солнце, бородой, стоял, заложив руки в карманы пиджака, и разговаривал о чем-то с Пряниковым, бывшим сегодня дома. Пряников любезно поздоровался с Мельниковым и стал расспрашивать, как ему нравится в деревне, что он нашел новенького.

Староста смолоду работал на фабрике. Потом, когда у него подросли ребята, он устроил их там, а сам жил дом. Деревенской жизни он не любил, в землю не верил; мужиков-земледельцев не уважал. Для мира он ничего не делал, не заботился об его интересах. По должности у него была одна забота: собрать с мира подати и отчитаться перед начальством. Должностью он дорожил потому, что она приносила ему выгоды в виде жалованья и освобождения от натуральных повинностей. Больше он ничего знать не хотел.

На сходку собиралось больше и больше. Пришел Андрей Егоров, молча снял картуз, надел его и опять отошел в сторону. Пришли Машистый, Быков, Васин, Костин, Восьмаков. Так как перед этим пахали, то большинство глядели угрюмо, были неразговорчивы. Только молодые держали себя поживей. Они перекидывались между собой шуточками и весело смеялись.

Подходить стало меньше и меньше. Староста окинул взглядом всех собравшихся и проговорил:

– - Ну, вот что, братцы, кажись, все в сборе, советуйтесь, когда нам лучше косить зачинать.

На минуту все приумолкли. Казалось, каждый ожидал, чтобы заговорил кто другой, не желая начинать первым. Наконец Быков, как человек старый и более других самостоятельный, решил первый ответить и сказал:

– - Что ж, пришла пора, так надо зачинать, чего ж ждать больше, надо скотине простор дать.

Эти простые слова Быкова сразу всех оживили. Лежавшие стали подниматься и сбиваться в кучу. Языки у всех развязались, посыпались восклицания. Все говорили, что нужно скорее косить, указывали и день. Вдруг Настасья, вдова, подвинулась на середину и проговорила, кланяясь:

– - А меня, православные, ослобоните. Мне не с кем в миру ходить, отведите, ради бога, где-нибудь в одном месте.

– - Это как же так? -- удивленно спросил Восьмаков. -- Всю траву тебе выделить?

– - Всю траву. Много ль, мало ль отведете, видно, мое счастье, -- только мне ходить весь покос не рука…

Послышался было протест, но Настасья еще добавила:

– - Если подходящее место отведете, я поблагодарю за это.

Благодарить понималось, что после сходки будет угощенье, и это быстро направило дело к определенному концу. Протестующие голоса были сразу заглушены голосами соглашающихся. Все закричали, что нечего вдову притеснять, надо отвести к одному месту; вскоре было и названо место. И когда вдова заявила, что она за такое место дает пять рублей, в два слова дело было кончено, и начали собираться осьмаками.

Осьмаки подобрали, кинули жребий, когда кому делить/ Долго стоял шум и галдеж. Но и с этим скоро было покончено. Васин спросил старосту:

– - А еще какие дела?

– - Есть и еще дела. Ржи-то не уродилось, чем кто сеять будет: не разобрать ли нам магазей?

Теперь уж точно что прорвалось, все закричали: "Разобрать, разобрать!" Одни жаловались, что им есть сейчас нечего, другие ели уже заемное или покупное. Когда вдоволь накричались, вдруг раздался внушительный голос Машистого:

– - Вы вот что послушайте!.. -- И когда все успокоилось, Машистый предложил составить приговор в земство, чтобы оно купило ржи на семена, а магазею разобрать, чтоб есть.

– - Правильно! Так и надо! Самое лучшее! -- опять послышались голоса.

– - А коли лучшее, так составляйте приговор да переписывайте, кому сколько надо.

– - Приговор писарь напишет, вы только перепишите, кому сколько, -- сказал обществу Пряников.