Евгений Козловский - Гувернантка

А это -- в драном, внакидку, пальто, в тренировочных, с пузырями в области колен брюках возвращался КузьмаЕгорович от помойки, помахивая пустым ведром. Задержался возле дворовой горки.

-- Слаб, дед?! -- крикнулаМашенькаи лихо, наногах, съехалавниз.

Бабушки и нянюшки, призирающие запитомцами изнеподалека, бросали наКузьму Егоровичатактичные взгляды.

-- А вот и не слаб! -- ответил КузьмаЕгорович, скатился тоже и попал прямо в объятия некоего старичка.

-- Между прочим, -- выговаривающим тоном произнес старичок, -- в ЖЭКе вчерабыло партсобрание. Нехорошою

Где-то там, напроспекте, у въездаво двор, собралась кучкалюдей и тоже заКузьмою Егоровичем наблюдала. Мимо прошел слесарь-водопроводчик, пьяный, в экипировке, с чемоданчиком, и, несмотря напятидневную слесареву щетину, пристальный взгляд обнаружил бы в водопроводчике Равиля.

У входав подъезд КузьмаЕгорович нос к носу столкнулся с участковым: пожилым ментом в капитанских погонах. Мент не ответил накивок, отвел глаза, и Кузьме Егоровичу стало тревожно. Не обращая внимания навозраст, он буквально полетел по лестнице напятый этаж. Правда, наплощадке четвертого пришлось поневоле приостановиться, борясь с задышкою, -- но очень ненадолго.

Жюли плакалаи укладывалавещи.

-- Я не преступница, -- сказала, завидя Кузьму Егоровича. -- Я свободная женщинаи не хочу быть ни к кому приписанаю

-- Прописана, -- поправил КузьмаЕгорович.

Жюли всхлипнулаи сталанадевать шубку.

-- А ну прекратить! -- прикрикнул КузьмаЕгорович несколько по-командирски, из былой своей жизни.

-- Что? -- возмущенно отреагировалаЖюли натон.

-- Я постараюсь уладитью -- примирительно ответил КузьмаЕгорович.

-- Не надо мне ничего улаживать! Я не виноватани в чем, чтобы улаживать!.. -- и, подхватив чемоданы, отпихнулаКузьму Егоровича, побежалавниз.

-- Дура! -- заорал тот вдогонку. -- Истеричка! -- и, схватившись засердце, осел по стене.

Жюли стояланапаперти вечернего ЫИнтуристаы. Заотчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике -- разве что прежнего швейцаразаменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до поясаи, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз наЖюли.

Лицо ее вдруг озарилось: оназаметилав толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.

-- Ты почему здесь?! -- спросил он более чем недовольно. -- Кого поджидаешь?! -- и стыдливо спрятал заспину букетик цветов.

-- Но вас же, Кузьма! -- скромно потупилась Жюли.

-- Неправда! -- уличил КузьмаЕгорович. -- Ты не моглазнать, что я появлюсь здесь!

Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.

-- Как же вы могли не появиться здесь, если наэтом самом месте вы впервыею признались мне в любви?..

-- Слушай, дарагая! Таварищ майор! -- прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомцав наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, покадверцас решеткою не захлопнется: -- Миня, канэшно, расстреляют, но напращанье я должен сказат: как женшинати мне очен панравиласю

Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.

-- А, Кузьма, -- сказал Седовласый. -- Как поживаешь? Проблемы?

-- Я бы уехал во Францию, а? -- робко спросил КузьмаЕгорович. -- Зачем я вам тут? Только людей от делаотрываетею

Седовласый пристально глянул наКузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.

-- Тоже -- Троцкий выискался, -- буркнул находу. -- Мы здесь в говне купайся, аоню -- и пустил струю.

КузьмаЕгорович стоял без вызова, старался только, чтобы водабрызгалананего поменьше.

-- Вот ответь мне, -- произнес Седовласый, отфыркавшись. -- Вот сам бы ты себя, будь напосту, -- выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?

КузьмаЕгорович справедливо понурился.

-- То-то же, -- резюмировал Седовласый.

-- Венчается рабаБожия Юлия рабу Божьему Кузьме, -- пел батюшкав небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.

Молодые стояли перед аналоем. Никитадержал венец над отцом, Вероника -над матерью. Равиль в одеянии дьяконакадил ладаном.

-- Согласен ли ты, -- вопросил священник Кузьму Егоровича, -- поять в жены рабу Божию Юлию?

-- Согласен, -- ответил КузьмаЕгорович, краснея.

-- Согласнали ты поять в мужья рабаБожьего Кузьму?

-- Mais oui, -- ответилаЖюли игриво, с чисто французскою грацией. -Certainementю

Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью былавывескаСША, над другой -- ИЗРАИЛЬ, над третьей -- ФРАНЦИЯ, над четвертой -- ПРОЧИЕ СТРАНЫ.

КузьмаЕгорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен:

-- Куда, папаша?

-- Даяю -- встрепенулся было КузьмаЕгорович, но тут же и осекся. -- Мне только спросить, -- сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жизнь.

-- Всем только спросить! -- понеслось из очереди.

-- У всех дети!

-- У всех через час самолет!

-- А ктою -- поинтересовался КузьмаЕгорович. -- Как этою Кто последний во Францию?

-- Вон, папаша, -- показали ему. -- Видишь?

КузьмаЕгорович подошел к длинному, надесяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто насписок указывал:

-- А у вас какой?

Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, накоторой изображенабылацифра72:

-- С позавчерашнего утра!..

Но я хочу быть с тобой!

Я хочу быть с тобой!

Я так хочу быть с тобой

и я буду с тобойю -

пели Никитаи его ансамбль надеревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые напустынном зимнем пляже. Вероникастояларядышком и дирижировалавниз, где большая толпанароду, в основном -- людей молодых, слушалапесню с должным восторгом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК -- ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО! -- и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали намгновенья песню гулом, но, когдане перекрывали, онадоносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаю

Аглая издали гляделанаочередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюдатаскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.

-- Но что я там буду делать?! -- прямо-таки ужасался КузьмаЕгорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.

-- Скажи дедушке, -- обратилась Жюли по-французски к Машеньке, -- что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.

-- Бабушкаговорит, -- перевелаМаша, -- что многие истинные коммунистыю

Никитас товарищами пел, Вероникадирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске наколенях тридцатилетнего отцаю

Аглая смотреланаМашеньку, Машенька -- исподтишка -- намать взрослым печальным взглядом.

-- Начто жить, начто жить! -- передразнилаЖюли по-русски. -- Спроси у деда, сколько он получал, покаего не выгнали.

-- Дед, асколько ты получал, покатебя не выгнали?

-- Полторы тысячи, -- ответил КузьмаЕгорович ностальгически.

-- Сколько ж это выходит? -- полувслух по-французски прикинулаЖюли. -Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутказарабатывает у нас больше завечер.

-- У нас, кажется, тоже, -- вздохнул КузьмаЕгорович, и тут их позвали заперегородку.

Никитавлетел в зал.

-- Эй, отец! -- крикнул. -- Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероникагарантирует! -- и помахал прощально.

Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:

-- Что у вас тут?

-- Как что?! -- возмутилась Жюли. -- Белье, одежда!

-- Нет, вот это! -- и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.

-- Этою -- засмущался КузьмаЕгорович. -- Это сувенир.

-- Не положено к вывозу, -- отрезал таможенник и бюст отставил.

-- Как не положено?! -- возмутился КузьмаЕгорович. -- Почему не положено?! Этавещь не представляет художественной ценности. Вот -- справкаиз Министерствакультуры!

-- Потому чтою -- не нашелся что ответить таможенник. -- Потомую

Седовласый, наблюдая намониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:

-- Потому, осёл, что мы отказались от экспортареволюции!