Василий Брусянин - Ни живые - ни мёртвые
Болезнь брата обескуражила его своею неожиданностью, а что болезнь эта была серьёзна, в этом Порфирий Иваныч не сомневался, припоминая тон голоса доктора, с которым тот высказал свой приговор. Ещё так недавно они вместе, ничего не подозревая, работали; не прошло и полгода после того, как они немного повздорили, упрекая друг друга в измене — и вот теперь — конец всему. Когда тянулся процесс Чиркина, в котором косвенно фигурировал и Игнатий Иваныч, он глубоко скорбел, что треплется имя того, кто уже на краю могилы, но, вот, процесс этот кончился благополучно для брата, и этот, поседевший за одну ночь, человек, оказался почти нищим.
Порфирий Иваныч знал, сколько денег было вложено братом в предприятие по складу, знал, сколько тысяч было безрассудно ухлопано на постройку, и его занимал теперь вопрос — сколько ещё осталось денег у брата после всех этих неудач? Разрешить этот вопрос Порфирию Иванычу хотелось во что бы то ни стало, но он почему-то не мог решиться задать его брату. Невольно задавался он и ещё одним вопросом, и почему-то также боялся попытаться разрешить его, и, вместе с тем, ему страстно хотелось знать, как распорядится брат оставшимися деньгами перед смертью. Он знал, конечно, и верил в то, что существующие законы в пользу его, единственного наследника, не сомневался он также и в том, что духовное завещание, составленное человеком не в твёрдом уме, легко оспорить, и не боялся дурного исхода, если бы брату вздумалось пожертвовать деньги какому-либо постороннему лицу или учреждению… Несмотря на эти соображения, ему всё-таки хотелось знать, чем дело кончится.
Порфирий Иваныч поднялся с дивана и, подойдя к двери и заглянув в спальню, попятился, встретившись с неподвижными глазами брата.
— Игнатий! Доктор сказал, что это пустяки — переутомление, — начал он, подходя к больному.
— А?.. Пустяки, говоришь?.. — беспокойно забормотал тот и нервно задвигал руками. — Разумеется, пустяки… Да… да… У меня ещё осталось… Не всё эти глоты хапнули, не всё!..
Игнатий Иваныч спустил ноги с постели и попытался было встать, но после неудачной попытки быстро опустился на кровать.
— Успокойся, Игнатий! Успокойся!.. Доктор говорил о твоей болезни, а не о деньгах.
— О болезни?..
— Да, он говорил, что дело пустое, и ты скоро поправишься…
Игнатий Иваныч дико посмотрел на брата и с шёпотом в голосе спросил:
— А если не поправлюсь, то умру?.. Да?..
— Да нет же!.. Ты ляг и успокойся. Дело в том, что все люди… ну, когда потеряют что-нибудь, то после этого нервы у них немного не в порядке… Понимаешь, переутомляются очень. И со мною это было…
Порфирий Иваныч помолчал и, видя, что брат ни одним звуком не отозвался на его рассуждения, продолжал:
— А относительно денег ты не беспокойся — наплевать… Со всеми бывает… Ну, в одном деле потерпел убыток, так в другом заработаешь… Ты смотри, как хорошо идут наши дела по магазину… Скоро, брат, мы все твои неудачи покроем…
При слове «магазин» растерянная мысль Игнатия Иваныча как бы встряхнулась, и он совершенно разумно принялся рассуждать о делах, строя планы на будущее, напоминая брату о сроках, когда необходимо сделать платежи по векселям, высказываясь также и о новых заказах на товар. Порфирий Иваныч обрадовался, видя брата здраво рассуждающим, и всеми силами старался поддержать в нём этот скоро иссякающий источник света.
— А вот, ты всё, бывало, бранился, что я коплю да «тушу» деньги… Вот теперь и расхлёбывай кашу! — после продолжительной паузы начал Игнатий Иваныч, снова сбиваясь на тему, больше других близкую ему теперь.
— Ах, право, Игнатий! Да не думай ты обо всём об этом. Ну, что за пустяки! Разве можно изводить себя из-за таких мелочей, погоди — наживём снова!.. Ведь у тебя ещё, слава Богу, осталось?
— Ма-а-ло!.. — страшным, сдавленным шёпотом протянул Игнатий Иваныч.
Порфирий Иваныч вздрогнул.
— Мало!.. Мало… — продолжал больной, снова пытаясь приподняться. — Тысячи четыре не наберётся… Да, да, всё, всё обобрали!
Игнатий Иваныч заплакал горькими слезами и спрятал лицо своё в ладонях рук. Порфирий Иваныч беспомощно смотрел на трясущуюся голову брата, бесплодно стараясь успокоить его. Игнатий Иваныч замер на минуту, потом опустил руки и, в упор смотрев в лицо брата, спросил:
— А ты дашь мне взаймы?.. А?.. Дашь?..
— Господи!.. Конечно, дам!.. Конечно!..
Порфирий Иваныч хрустнул пальцами сложенных рук, продолжая:
— Разве ты можешь сомневаться в этом, Игнатий?.. Раз тебе понадобятся деньги, то — сделай одолжение — бери… бери…
Игнатий Иваныч немного успокоился, лёг в постель и, как и прежде, скрестив на груди руки, уставился на окно неподвижными, ещё красными от слёз глазами. К вечеру он немного успокоился и высказал желание уснуть. Обрадованный этим Порфирий Иваныч распрощался с ним и ушёл. В кухне он долго шептался с кухаркой, объясняя той болезнь брата, и наказал старухе следить за больным ночью, и в случае, если ему будет худо, немедленно известить его об этом. Пообещав заехать на другой день вместе с доктором, Порфирий Иваныч уехал.
VIII
Через неделю Игнатия Иваныча перевезли в Н-скую больницу душевнобольных, потому что оставить его дома было бы небезопасно.
Приехав к брату на другой день, как было обещано, Порфирий Иваныч уже по лицу кухарки догадался, что с больным худо.
— Всю ночь, батюшка мой, Порфирий Иваныч, не спал он! Всю ночь! — боязливо шептала ещё не оправившаяся от пережитых тревог старуха, помогая гостю раздеться.
— А что?.. Что он делал?..
— Сначала всё в постели лежали, да этак всё что-то говорили сами с собой, а потом вдруг это зубами скрежетать начали. Бегу я в спальню со свечкой, а он как на меня крикнет!.. Я было к соседям, да вовремя вернулась: мол, что это я делаю?.. Тут — верно с час время прошло — призывает он меня и лампу приказывает засветить… Обрадовалась я, чайку ему предложила, а он отказался… Уселся он у стола, да всю ночь и перебирал бумаги какие-то… и по сей час, смотрите-ка, сидит…
В полуотворённую дверь Порфирий Иваныч взглянул чрез зальце в комнату брата и увидел его склонившимся над столом, заваленным бумагами.
— Брат! — наконец, решился произнести Порфирий Иваныч.
Заслыша окрик, больной повернул искажённое неудовольствием лицо и беспокойно спросил:
— Что?.. Что тебе?..
Руками при этом он сделал такое движение, как будто хотел защитить бумаги от какого-то таинственного похитителя. Заметив это движение, Порфирий Иваныч, насколько мог ласково, проговорил:
— Игнатий! Это я… Я — Порфирий Иваныч, брат твой.
— А-а, ты?.. Ну иди, садись… только вот тут, — и Игнатий Иваныч жестом указал через порог на один из стульев, стоявших в зальце.
Гость покорно опустился на указанное место и, понизив голос, начал:
— Я к тебе, как обещал вчера… Тебе бы лучше, Игнатий, не выходить несколько дней, а я там в магазине всё сделаю, что нужно.
— Не выходить? — А разве это можно… Разве ты не знаешь, кто он, этот-то, рыженький-то?.. Вор он, шельма! Он ограбит нас, ограбит!..
— Полно, Игнатий! Он честный человек! Никого он не ограбит, да и нельзя, если бы и захотел, ведь кассой-то ты заведуешь, — старался успокоить брата Порфирий Иваныч.
— А… да… правда… А вот в чём дело! — сбивчиво начал Игнатий Иваныч. — Ты мне дай взаймы-то, хоть тысяч пять… А? Дашь, Порфирий?..
— Дам, конечно, если понадобится…
— Дай, дай!.. Нужно мне… Всего меня обокрали!.. Всего…
Игнатий Иваныч захрипел как-то страшно, словно шею его сдавили чьи-то руки, и приподнялся. Уставившись в какую-то точку стола, шёпотом он продолжал:
— Шесть с половиною тысяч выдал я ему!.. Да-а!.. А там этому ещё, подрядчику-то!.. — Ну, как они?.. — вдруг воскликнул он и ухватился за рукав сюртука Порфирия Иваныча. — Как его, Порфирий…
Больной неистово кричал, хлопая левою рукою по столу, а пальцами правой теребил руку брата. Тот испуганно смотрел в красное от негодования лицо Игнатия Иваныча и опасливо сторонился, чувствуя боль в руке…
Игнатий Иваныч заплакал, а потом рыдания эти закончились громким истерическим хохотом. Глаза его дико блуждали, губы искривились, на висках выступили красно-багровые жилы. Порфирий Иваныч даже не узнавал этого искажённого мучениями лица, проникшись вдруг каким-то странным, двойственным чувством: он и жалел брата, и ему казалось страшным и противным его искажённое безумием лицо.
Этот припадок оказался началом конца Игнатия Иваныча. Но смерть не страшна для безумного человека, его страшат те идеи, которым не суждено осуществиться, или то, чего не избежал его больной мозг, и что тщетно отгоняло сознание.
В больнице Игнатий Иваныч никого не узнавал. Речь его была несвязна и казалась странной тем, кто ей внимал; поведение его иногда смешило докторов, сиделок и служителей…
