Василий Брусянин - Ни живые - ни мёртвые
Дормидонту Сидорычу пришлось ожидать Игнатия Иваныча несколько минут. Делец казался необыкновенно весёлым и возбуждённым. Непринуждённо смеясь, он предложил другу рюмку коньяку, на что тот охотно согласился. Аппетитно прожёвывая какую-то лакомую закуску, Дормидонт Сидорыч говорил:
— Ну, теперь в путь… Мы позавтракаем у Лейнера, а потом уже и дальше… Не забывайте, Игнатий Иваныч, сегодня я распоряжаюсь! — подбадривал товарища толстяк.
В первоклассном ресторане Дормидонт Сидорыч заказал обильный яствами завтрак и попросил подать лучшее вино.
— Вот мы с вами отсюда прямо и отправимся к тому, моему знакомому. Я уже предупредил его, и он будет ждать… Ему очень приятно с вами познакомиться… — смело начал Дормидонт Сидорыч, подливая вино в стакан собеседника. — Дело, знаете сами, важное, и медлить тут нечего… Если с вашей стороны не будет особенной проволочки, то это дело мы втроём скоро оборудуем…
Делец отпил несколько глотков вина и лукаво продолжал:
— Если вам почему-либо покажется невыгодным вступить в покупку одному, то я к вашим услугам, свободные деньги у меня есть…
— Нет, почему же!.. Если он не очень будет дорожиться, то я и один могу, — заявил Игнатий Иваныч и немного омрачился, испугавшись за такой нежелательный исход, и в эту минуту ему страстно захотелось поспешить к знакомому Дормидонта Сидорыча и скорее вступить в переговоры.
С какой-то рассеянностью прикасаясь к кушаньям и непрерывно опоражнивая стакан за стаканом, Игнатий Иваныч торопил с аппетитом завтракавшего собеседника, а тот, заметив нервность Игнатия Иваныча, ещё больше старался разжечь в нём всколыхнувшиеся страсти.
Чиркин, действительно, ещё накануне был предупреждён относительно предстоящего визита. Гостей он поджидал с завтраком, но узнав, что они к нему прямо из ресторана, принялся расхваливать какие-то заграничные вина, плавно поводя рукою к столу, уставленному бутылками.
Немного захмелевшие дельцы начали разговор непосредственно с предмета, которым все одинаково были заинтересованы. Чиркин, не скупясь, расхваливал «местечко» на Песках, а Дормидонт Сидорыч поддакивал ему, стараясь, однако, показать, что держит руку покупщика. После двухчасовой беседы с вином, с восторженными возгласами и с деловым и серьёзным обсуждением вопроса, совещавшиеся порешили, что могут всё кончить на пустяках. Чиркин предложил Игнатию Иванычу из своей суммы, до которой они договорились, уплатить шесть с половиною тысяч теперь, а остальные было решено рассрочить на два или три года. Покупщик, недолго думая, согласился, и они условились о дне и часе, когда можно будет приступить к совершению акта продажи.
Заметя в собеседнике склонность обзавестись собственным домом, Чиркин принялся доказывать, что никаких велодромов на усадебном месте устраивать не надо, а, напротив, следует сейчас же приступить к постройке дома.
— А уж людей-то я вам порекомендую хоть сейчас! — говорил он, подливая вино в бокал Игнатия Иваныча. — Кредит у подрядчиков тоже мы с Дормидонтом Сидорычем похлопочем… А там, понятное дело, можно кое-где и в банках перехватить, да и так-то есть люди, которые не любят, чтобы их денежки залёживались.
Чиркин воодушевился, и прежнюю свою речь, полную вздутых и лживых обещаний, начал украшать уже заведомою неправдою.
— Может быть, видели на Васильевском острове мои дома-то? Все они лет десять тому назад также выстроены, а теперь, посмотрите-ка, какую прибыль дают!.. Правда ведь, Дормидонт Сидорыч?..
— Да, да… ещё бы! — подтверждал тот.
Чиркин, упоминая о домах на Васильевском острове, имел ввиду дома, принадлежащие его родному брату; знал об этом и Дормидонт Сидорыч, но его ли дело разуверять доверчивого слушателя и простодушного неопытного дельца? Сколько мог, он старался теперь только об одном, чтобы сделка состоялась, потому что он выиграет от этого, получив от Чиркина условленные десять процентов, а в случае неудачи, пожалуй, придётся спустить все эти перстни, часы, портсигары и янтарные мундштуки, а без этих атрибутов что же будет делать агент тёмного царства столицы?
Вскоре после этого был совершен акт на запроданную усадьбу на Песках, и только уже после того, как были вручены Чиркину шесть с половиною тысяч, Игнатий Иваныч рассказал брату и Силину о своих планах. Те оба обрушились страшным негодованием и открыто называя Игнатия Иваныча «изменщиком». Обманутые Игнатием Иванычем компаньоны понимали, как дёшево приобрёл тот усадьбу, на которой можно, действительно, выстроить доходный дом.
Особенно сильно негодовал на него Силин. Стараясь почему-то замаскировать свои чувства, он говорил сладким и вкрадчивым голосом:
— Ведь если мы, дорогой мой Игнатий Иваныч, все трое будем держаться друг друга — то ведь каких дел-то натворим! Ведь мы никого бы посторонних не допустили к этому делу… Дом-то этот мы выстроили бы, да и продали бы его… А за какую сумму!.. А там опять бы ещё и ещё дом!..
— Конечно, конечно, Игнатий… Это непростительное с твоей стороны поведение… Хоть бы слово! Хоть бы намёк!.. Мы не чуждались тебя!.. Да… нехорошо…
По лицу Порфирия Иваныча блуждали красные пятна, руки и ноги тряслись от такого неожиданного поражения.
— Но, позволь, Порфирий. Разве я не могу распоряжаться своими деньгами?.. В чём могу, я не отступлю от вас, работаю в компании, ну, а в этом деле мне захотелось попробовать силы самостоятельно, — также возбуждённо возражал «изменщик».
Такие пререкания, впрочем, не повлияли на отношения братьев и Силина друг к другу. Последний, вместе с Порфирием Иванычем, простили «изменщику», чувствуя, что ссориться с ним вообще невыгодно.
Благодаря стараниям Чиркина и Дормидонта Сидорыча, Игнатий Иваныч принялся за строительство. Деревянные постройки на запроданной усадьбе были сломаны, а месяца два спустя после этого было приступлено к закладке фундамента во всю ширину усадьбы по улице. Правда, капитал Игнатия Иваныча сильно поубавился после этой сделки, потому что, кроме условленных шести с половиною тысяч, вручённых Чиркину, пришлось ещё выдать до тридцати тысяч подрядчикам и архитекторам, но, несмотря на это, он торжествовал, всецело занявшись постройкой. В магазине он бывал уже реже, с братом и Силиным виделся также нечасто.
Прошло полгода — и вдруг неожиданно над Игнатием Иванычем разразилась гроза. Усадьба, которую запродал ему Чиркин, как оказалось, не принадлежала изворотливому дельцу, а он был всего лишь опекуном сирот-племянников, которым, собственно, и принадлежала эта усадьба. Разорившемуся дельцу, запутавшемуся в разных тёмных делишках, необходимо было добыть до семи тысяч рублей, чтобы выкупить выданные им когда-то подложные документы, за совершение которых Чиркин подвергнулся бы большему наказанию, нежели за нарушение некоторых пунктов по управлению вверенным его попечению имуществом сирот. Сделка Игнатия Иваныча была признана незаконной, и договор его с Чиркиным потерял силу. Чиркин, впрочем, не избежал тюрьмы, улизнул только от наказания Дормидонт Сидорыч, скрывшийся неизвестно куда. Иск Игнатия Иваныча, которым ему хотелось взыскать выданные задатки с подрядчиков, также не сослужил никакой службы обманутому строителю; ему же пришлось ещё уплатить судебные издержки.
Потрясённый происшедшим, Игнатий Иваныч заболел и слёг в постель. Услышав о случившемся, Порфирий Иваныч поскакал к брату, и видя, что с ним дурно, привёз доктора, которому пришлось констатировать у пациента нервное потрясение.
— Что будет дальше — трудно предсказать, но в такие годы… я вас должен предупредить как брата… В такие годы дело кончается дурно… — заключил доктор, на ухо передавая свои опасения Порфирию Иванычу.
— Что же, вы думаете, будет с ним? — с испугом спросил тот.
Доктор пожал плечами, как бы изумляясь недогадливости слушателя, и тихо добавил:
— Может быть… лёгкое помешательство; больной, очевидно, пережил большую неприятность.
Порфирий Иваныч закусил верхнюю губу и покосился на дверь в спальню, где лежал больной.
После ухода доктора он прошёлся по комнате и осторожно заглянул за дверь. Игнатий Иваныч лежал в постели с высоко приподнятой на подушках головою. Глаза его, немного сощуренные, но лихорадочно блестевшие, были устремлены в одну точку; скрещенные руки покоились на груди, полы халата беспорядочно размётаны по сторонам. Больной, очевидно, не заметил высунувшейся из-за двери головы брата, продолжая всматриваться в окно, а Порфирий Иваныч, притаив дыхание, скрылся и бесшумно опустился на диван.
Болезнь брата обескуражила его своею неожиданностью, а что болезнь эта была серьёзна, в этом Порфирий Иваныч не сомневался, припоминая тон голоса доктора, с которым тот высказал свой приговор. Ещё так недавно они вместе, ничего не подозревая, работали; не прошло и полгода после того, как они немного повздорили, упрекая друг друга в измене — и вот теперь — конец всему. Когда тянулся процесс Чиркина, в котором косвенно фигурировал и Игнатий Иваныч, он глубоко скорбел, что треплется имя того, кто уже на краю могилы, но, вот, процесс этот кончился благополучно для брата, и этот, поседевший за одну ночь, человек, оказался почти нищим.
