Николай Лейкин - На заработках
— А можетъ быть и обойдется? Можетъ быть и забудетъ? Вѣдь это онъ потому сегодня ко мнѣ приставать сталъ, что вотъ я въ стряпкахъ и при немъ была, а завтра въ стряпкахъ другая будетъ, такъ можетъ быть онъ и ничего…
— Ой, лучше отдать!
— Тятенька-то съ маменькой… Я вотъ что… Ежели онъ спроситъ, то отдамъ. Привязываться будетъ опять — тоже отдамъ.
Пока Арина и Акулина шушукались, двери избы распахнулись, изъ нея вышелъ Ардальонъ Сергѣевъ и незамѣтно подошелъ къ нимъ.
— А вы чего-же лодырничаете и пустопорожними разговорами занимаетесь! крикнулъ онъ. — Нешто я вашу сестру для разговоровъ нанялъ, да чтобъ зобы ваши харчами набивать? Нѣтъ, братъ, я нанялъ для работы. Вишь, вѣдьма! Чуть хозяинъ отвернется — сейчасъ ужъ и отъ парниковъ прочь! Арина! Иди въ избу и ставь самоваръ для рабочихъ! Да согрѣешь воду, такъ принимайся стирать! отдалъ онъ приказъ и прибавилъ:- А вы, мужики, кому перемыться надо, отдайте ей свои рубахи и что у васъ тамъ есть въ стирку. Нечего ей, сложа-то руки, съ землячками языкъ чесать, да отъ дѣла ихъ отрывать Арина поплелась въ избу.
XI
И опять Арина ставитъ ведерный самоваръ, опять гремитъ въ избѣ желѣзной трубой, суетъ въ самоваръ уголья и зажженныя лучины. На этотъ разъ въ избѣ хозяина не было, но Арина все время со страхомъ смотрѣла на дверь, ожидая, что вотъ вотъ онъ опять войдетъ… Черезъ полъ-часа, однако, пришли рабочіе пить чай. У бабъ опять зашелъ разговоръ про Арину. Новоладожскія доказывали, что Аринѣ вовсе не нужно было артачиться передъ хозяиномъ.
— Экая важность, что хозяинъ хотѣлъ пошутить съ дѣвкой! Другая-бы за честь сочла, говорила Домна.
Боровичскія бабы и дѣвки стояли на сторонѣ своей землячки Арины. Мужики держались середины и не присоединялись ни къ той, ни къ другой сторонѣ. Наконецъ Акулина крикнула на новоладожскихъ бабъ:
— Да вамъ-то какое дѣло до дѣвки, какъ она себя повела! Какъ хотѣла, такъ и сдѣлала. Что такое, въ самомъ дѣлѣ! Въ батрачки на огородъ поступила, такъ вѣдь не въ крѣпостные къ хозяину закабалилась!
— Однако, деньги-то три рубля впередъ взяла, леденцы грызла, чай съ хозяиномъ пила. За что онъ ей три рубля впередъ далъ и угощалъ? Неужто задарма? Какъ-же, дожидайся! Таковскій онъ. А деньги взяла, стало быть и потрафляй хозяину, — стояли на своемъ новоладожскія бабы.
Вскорѣ чай отпили и рабочіе стали уходить изъ избы къ парникамъ. Уходя, мужики дали Аринѣ свои грязныя рубахи и подвертки въ постирушку и просили ихъ приготовить къ завтрашней банѣ.
По уходѣ рабочихъ, Арина снова поставила самоваръ, нагрѣла воды, вылила ее въ корыто и принялась стирать рубахи работниковъ, все еще боязливо посматривая на дверь въ ожиданіи прихода хозяина. Ардальонъ Сергѣевъ вернулся въ избу только подъ вечеръ. Начинало уже смеркаться. Арина, полоскавшая уже начисто въ томъ-же корытѣ рубахи, пригнулась къ корыту и старалась не смотрѣть на хозяина. Онъ былъ мраченъ, сѣлъ на лавку и, закуривъ трубку, сказалъ Аринѣ:
— Все еще съ рубахами копаешься! Эка фря лѣнивая! ну, братъ, такъ на мѣстѣ не много наслужишь. Здѣсь въ людяхъ жить, такъ надо работать, а не почесываться. Протопи печь-то скорѣй, да разогрѣй щи. Вѣдь рабочіе покончатъ на огородѣ, такъ придутъ ужинать
Арина засуетилась, вылила воду изъ корыта, развѣсила выполосканныя рубахи на веревкѣ около печи и принялась топить печь.
— Чего ты дровъ-то валишь зря, толстопятая! Вѣдь тутъ не варить, а разогрѣвать хлебово надо. Топи кочерыжками. Для этого и кочерыжекъ прошлогоднихъ надергали! крикнулъ хозяинъ на Арину.
— Да сыры онѣ, кочерыжки-то, не горятъ… робко пробовала оправдаться Арина. — Я давеча утромъ пробовала ихъ жечь, но онѣ не высохли еще.
— Не высохли! У васъ все не высохли. Постараться лѣнь. Не жалѣете хозяйскаго добра, черти окаянные! Здѣсь вѣдь дрова-то не въ Боровичскомъ уѣздѣ, здѣсь они четыре съ полтиной за сажень. Сажень-то дороже тебя самой.
Вообще, обращеніе хозяина съ Ариной рѣзко измѣнилось. Рѣчи были уже совсѣмъ не тѣ. Впрочемъ, Арину это радовало. Она уже смѣлѣе пробѣжала мимо него на огородъ за кочерыжками, вернулась оттуда съ цѣлой охапкой и стала ихъ валить въ печь. Кочерыжки, однако, только шипѣли. Хозяинъ сидѣлъ и смотрѣлъ въ печь.
— Прикрой печку-то заслонкой… Сдѣлай поддувальце — вотъ и разгорится тогда настоящимъ образомъ, проговорилъ онъ и прибавилъ:- эхъ, руки-то что крюки неумѣлыя! Мало должно быть тебя родители за косу таскали. Даже поддувало сдѣлать не умѣешь. Загороди топку-то всю заслонкой, да щель и оставь — вотъ тебѣ и поддувало будетъ. Вотъ уродина-то! Ничего не понимаетъ.
Ардальонъ Сергѣевъ вырвалъ изъ рукъ Арины желѣзную заслонку и приладилъ ее къ печкѣ, но сырыя кочерыжки горѣли плохо.
— Нѣтъ, въ людяхъ такъ жить нельзя. Не того ты фасону, продолжалъ онъ. — За такой фасонъ откуда угодно по шеямъ прогонятъ, даже и не въ безработицу. А я еще тебя, толстопятую, леденцами баловалъ, три рубля далъ. За что, спрашивается, я тебѣ три рубля далъ, коли ты ни на какую работу не годна? Даже печи истопить настоящимъ манеромъ не умѣешь. Нѣтъ, не лафа такъ… Давай три рубля обратно — вотъ что… Не желаю я лѣнтяйкамъ потакать.
Арина вздохнула и отвѣтила.
— Что-жъ, возьмите, хозяинъ.
— И возьму! Зачѣмъ-же задарма давать! Почемъ я знаю, можетъ быть завтра-же тебя, неумѣлую дуру, придется по шеямъ съ огорода спровадить, проговорилъ Ардальонъ Сергѣевъ.
Арина сняла съ шеи бумажный платокъ, развязала узелокъ, сдѣланный въ кончикѣ платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее передъ хозяиномъ на столъ. Хозяинъ досталъ изъ-за голенища бумажникъ изъ синей сахарной бумаги и спряталъ туда трехрублевку.
— Кабы ты для насъ, были-бы и мы для васъ, злобно подмигнулъ онъ Аринѣ. — Я вотъ и паспортъ твой взялъ изъ прописки. Посмотрю завтрашній денекъ, какова ты въ работѣ на огородѣ будешь, а не ладна — такъ и съ Богомъ по морозцу. Намъ бѣлоручекъ не требуется. Да хорошо еще, что паспортъ-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даромъ, пока рубль тридцать копѣекъ заживешь.
Помолчавъ съ минуту, онъ спросилъ:
— Леденцы-то всѣ сожрала, что я тебѣ давеча далъ?
— Да вѣдь и сами-же вы давеча чай съ ними пили. Нѣтъ у меня больше леденцовъ.
— Вишь, утроба! Прорва…
— Чего-жъ вы, хозяинъ, лаятесь? Вѣдь сами-же вы дали.
— Глупъ былъ. Думалъ, что ты дѣвка понимающая. Да и вообще глупъ. Ну, кто объ эту пору, когда еще гряды копать рано, столько бабъ и дѣвокъ на огородъ нанимаетъ?!
— Воля ваша.
— Конечно, моя. А ошибка сдѣлана, такъ поправка нужна. Сгонять надо лишнихъ.
Ардальонъ Сергѣевъ подождалъ и черезъ минуту произнесъ:
— Ты вотъ что… Ты мнѣ больше не нужна. Сегодня отработаешь, переночуешь здѣсь, а завтра иди съ Богомъ. Пятіалтынный за день тебѣ расчету, паспортъ въ зубы и — маршъ.
Услышавъ эти слова, Арина не выдержала и заплакала.
— Ставь котелъ-то въ печь, ставь. Печь ужъ вытопилась. Нечего тутъ ревѣть! Наревѣться-то и завтра на свободѣ успѣешь, прибавилъ Ардальонъ Сергѣевъ и, взявъ картузъ, вышелъ изъ избы.
Когда работа на огородѣ покончилась и рабочіе пришли ужинать, Арина сейчасъ-же объявила Акулинѣ, что ей, Аринѣ, хозяинъ отказалъ отъ работы. Акулина даже измѣнилась въ лицѣ.
— Ну, не подлецъ-ли человѣкъ! воскликнула она. — Не захотѣла дѣвушка быть къ нему склонна, такъ онъ и вонъ гнать. Тогда и я съ тобой вмѣстѣ уйду. Не хочу я тебя оставить. Ну, какъ ты, молоденькая дѣвушка будешь одна? Ну, куда ты пойдешь? Какъ одна будешь искать работу? Нѣтъ, я съ тобой… Я тебя одну не оставлю. Будемъ вмѣстѣ искатъ мѣстовъ, по другимъ огородамъ пойдемъ и поспросимъ. Нельзя тебя оставить. Я и твоимъ отцу съ матерью сказала, что не оставлю тебя и буду за тобой смотрѣть.
Когда къ ужину явился въ избу хозяинъ, Акулина объявила ему, чтобы онъ и ее уволилъ и выдалъ ей паспортъ.
— Ну, вотъ… Съ какой-же стати я твой паспортъ въ прописку отдалъ! Ахъ, вѣдьма, вѣдьма! Вотъ черти-то! Спервоначалу нанимаются, а потомъ пятятся. Ну, какъ ужъ и рублевую больничную марку налѣпили на паспортъ? Тогда какъ хочешь, тогда я тебя ни за что не отпущу, пока рубля тридцати копѣекъ ты не заживешь. Ладно, я завтра утречкомъ схожу въ участокъ и узнаю, можно-ли паспортъ безъ прописки взять, — закончилъ онъ и сталъ молиться въ уголъ на икону, приготовляясь ужинать.
XII
Рабочіе, отужинавъ, по обыкновенію, начали укладываться спать кто подъ лавку, кто на лавку, подкладывая подъ головы мѣшки или котомки съ своимъ не мудрымъ имуществомъ, но четыре боровичскія женщины вышли изъ избы на огородъ потолковать объ Аринѣ и Акулинѣ.
— Чего ты-то, дура, уходишь съ огорода?! Тебя, вѣдь, хозяинъ не отказывалъ, говорили двѣ землячки Акулинѣ.
— Не могу я, милыя, Арину одну оставить, — отвѣчала Акулина. — Какъ я ее одну по Питеру пущу слоняться, мѣсто искать, коли я выбожилась и выклялась ейнымъ отцу съ матерью, что до тѣхъ поръ при ней буду, пока ее на мѣсто не предоставлю. Да и что за радость здѣсь за пятіалтынный служить! Авось, найдемъ что-нибудь получше. А найдемъ получше, такъ, можетъ быть, и васъ переманимъ отсюда, можетъ быть и вамъ что-нибудь хорошее найдемъ. Вѣдь хлѣба ищутъ, матери мои, хлѣбъ хорошій такъ, зря, не дается. Вѣдь мы, какъ пришли въ Питеръ, то только на три огорода и сунулись, на двухъ намъ отказали, а на третьемъ мы и остались. Поищемъ еще гдѣ нибудь. Вы оставайтесь покуда, заживайте прописку паспорта и больничныя, вамъ нѣтъ расчета уходить, а мы побродимъ.
