Николай Лейкин - На заработках

— За это спасибо, за это я благодарна, вѣкъ буду помнить и заслужу, что вы на голодуху моимъ тятенькѣ съ маменькой дали, а баловать зачѣмъ-же!

— Да вѣдь я могу и отнять, коли такъ.

Арина молчала и сдѣлала серьезное лицо.

— И отниму. Какъ пить дать, отниму… продолжалъ Ардальонъ Сергѣевъ.

— Не сдѣлаете вы это, господинъ хозяинъ; вы добренькій, сказала Арина.

— Нѣтъ, сдѣлаю.

— Ну, инъ воля ваша хозяйская.

Арина вздохнула, хозяинъ помолчалъ и произнесъ:

— Садись, Арина Федотовна, рядышкомъ! Остальному женскому полу по пятіалтынному въ день у меня расчетъ, а тебѣ по двутривенному считать буду, а потомъ даже еще прибавлю — вотъ до чего ты мнѣ люба.

Арина сидѣла вся съежившись, терла лѣвую руку выше локтя ладонью правой и не смотрѣла на хозяина. Послѣ нѣкоторой паузы, она проговорила:

— Да что вы такъ ужъ очень къ дѣвкѣ-то ластитесь? Холостой, что-ли, или вдовый?

— Всѣ мы здѣсь въ Питерѣ холостые.

— Ну, а въ деревнѣ-то жена все-таки есть?

— Еще-бы не быть. Въ деревнѣ хозяйство, домъ. При хозяйствѣ безъ бабы невозможно. И жена есть, и дѣти есть, скрывать не буду.

— Ну, вотъ видите. А вы къ чужой дѣвкѣ ластитесь. Какъ это даже неладно.

— Не ладно! Что-жъ подѣлаешь, коли дѣвка по нраву пришлась! Очень ужъ ты распрекрасна.

— Бросьте. не хорошо.

— Да что: не хорошо! Зачѣмъ такая миндалина уродилась?

— Такую матушка родила.

— Вотъ матери-то за это три рубля и пошлешь, которые я далъ. Садись ближе, рядушкомъ.

— Да полно вамъ.

Чаепитіе продолжалось, а Арина все еще сидѣла на своемъ мѣстѣ, противъ хозяина. Выпито уже было чашекъ по пяти. Хозяинъ налилъ еще. Отъ усерднаго питья горячаго чая и отъ волненія потъ съ него лилъ градомъ. Разговоръ пресѣкся. Раза два, впрочемъ, Ардальонъ Сергѣевъ произносилъ: «дуры вы, дѣвки, не можете своей выгоды понимать» — и опять умолкалъ. Сначала онъ отиралъ лицо рукавомъ рубахи, но потъ на лицѣ выступалъ все сильнѣе и сильнѣе.

— Ухъ, запарился! проговорилъ онъ наконецъ. — Подай-ка мнѣ, умница, Аришенька, полотенце, чтобы утираться. Вонъ на гвоздѣ виситъ.

Ариша поднялась съ мѣста и отправилась за полотенцемъ, сняла его съ гвоздя и поднесла къ Ардальону Сергѣеву. Тотъ взглянулъ на Арину, улыбнулся во всю ширину лица и вмѣстѣ съ полотенцемъ схватилъ и ее за руки.

— Ну, чтой-то! Оставьте, пожалуста… Пустите, — заговорила она, вырывая свои руки.

— Пущу. Дай только въ уста сахарныя поцѣловать.

— Нѣтъ, нѣтъ… Не желаю я этого!

Арина замотала головой. Ардальонъ Сергѣевъ хотѣлъ ее поцѣловать силой, но, мускулистая, мощная, она рванулась съ такой силой, что вырвала свои руки, отбѣжала къ дверямъ избы и стала въ отдаленіи.

Ардальонъ Сергѣевъ опустилъ руки и не двигался

— Ну, дѣвка! Да что отъ поцѣлованія-то тебя убыло-бы, что-ли! сказалъ онъ. — Ну, сядь хоть рядушкомъ со мной, сядь… Потѣшь хозяина.

Арина молчала. На глазахъ ея показались слезы.

— Экая упрямая лошадь! проговорилъ Ардальонъ Сергѣевъ и бросился по направленію къ ней.

Арина выскочила изъ избы на огородъ. Хозяинъ остановился на порогѣ избы и погрозилъ ей пальцемъ.

— Ну, ладно, коли такъ… проговорилъ онъ, нахмуривъ брови. — Коли бы ты для насъ, то и я-бы для тебя… А такъ какъ ты не хотѣла уважить хозяина, то и хозяинъ будетъ теперь съ тобой на другой манеръ. Смотри у меня, курносая!

Арина продолжала стоять на огородѣ. Она плакала. Хозяинъ еще разъ погрозилъ ей, на сей разъ уже кулакомъ, и, сердито захлопнувъ двери, скрылся въ избѣ.

X

Обратно идти въ избу, гдѣ остался хозяинъ, Арина не рѣшалась и тихо направилась къ парникамъ, у которыхъ работали другія бабы и дѣвки. Къ парникамъ она шла медленно. Глаза ея были заплаканы. Она фыркала и утиралась мякотью голой красной руки, выглядывающей изъ засученнаго выше локтя рукава ситцеваго платья. Акулина, сидя на корточкахъ, полола салатъ въ парникѣ. Арина подошла къ ней, Акулина взглянула на ея заплаканные глаза и удивленно спросила:

— Что такое стряслось? О чемъ это ты?

— Да такъ, ни о чемъ, отвѣчала Арина, стараясь улыбнуться.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ? продолжала Акулина. — Или о домѣ раздумалась, о тятенькѣ съ маменькой взгрустнула?

— Да просто такъ… упорствовала Арина, не желая сказать причину своихъ слезъ при постороннихъ, такъ какъ на ея слезы обратили вниманіе и другія бабы, работавшія у парниковъ вмѣстѣ съ Акулиной, а также и работникъ Спиридонъ.

Слыша отвѣтъ Арины, онъ улыбнулся и сказалъ:

— Да вѣдь у дѣвокъ, знамо дѣло, глаза на мокромъ мѣстѣ растутъ — вотъ она и плачетъ.

— Нѣтъ, врешь, не на мокромъ мѣстѣ. Меня чтобы въ слезы вдарить, много надо. Я не слезливая, отвѣчала Арина, присѣвъ на уголъ открытаго парника.

— Ну, о матери взгрустнулось. Это видно. Стыдись, матка, ревѣть. Вѣдь не махонькая, проговорила Акулина.

— Вовсе даже и не о матери. Что мнѣ мать! Она не померла. Хозяинъ вонъ далъ мнѣ даже три рубля, чтобъ въ деревню ей послать.

— Да что ты! удивился Спиридонъ. — Чѣмъ-же это ты ему такъ угодила? Вѣдь онъ ни дѣвкамъ, ни бабамъ, которыя ежели въ поденьщинѣ, никогда впередъ не даетъ.

Арина помолчала и дала отвѣтъ:

— А мнѣ далъ. Самъ далъ. Сначала я просила, онъ отказалъ, а потомъ взялъ да и далъ самъ. Да дать-то далъ, а теперь пристаетъ, цѣловаться ко мнѣ лѣзетъ.

— Вотъ какъ! Ну, такъ, такъ… Порядокъ извѣстный. Теперича я понимаю. На это его взять. Онъ у насъ бабникъ извѣстный, произнесъ Спиридонъ.

Акулина вспыхнула:

— Обидѣть, что-ли, захотѣлъ? спросила она

— Да не обидѣть, а просто цѣловаться лѣзетъ и пристаетъ, а я этого не желаю. Чаемъ меня сейчасъ съ собою поилъ, леденцами потчивалъ, три рубля далъ.

— Ну, такъ, такъ… Это правильно. Онъ у насъ смазливыхъ дѣвокъ не пропускаетъ. Это вѣрно, — продолжалъ Спиридонъ. — Лѣтось тремъ дѣвкамъ уваженіе дѣлалъ.

— Какое-же тутъ уваженіе, коли за руки хватается и проходу не даетъ. Для чего онъ это? Чего онъ лѣзетъ? Кабы онъ не былъ хозяинъ, то я съ нимъ по свойски-бы, а то вѣдь я хозяина по сусаламъ смазать не могу.

Наволадожскія дѣвки и бабы, работавшія на огородѣ уже съ недѣлю, стали хихикать и перешептываться между собой. Наконецъ одна пожилая баба произнесла:

— Дура ты дѣвка-то, вотъ что… Своей выгоды не понимаешь. Ему потрафить, такъ изъ него можно веревки вить — вотъ онъ какой.

— Зачѣмъ? зачѣмъ, Домнушка, такія слова? Арина у насъ дѣвушка небалованная, встрепенулась Акулина. — Она себя соблюдаетъ.

— И, мать! Соблюденіемъ здѣсь въ Питерѣ ничего не возьмешь. Опять скажу: дура дѣвка.

— Учи, учи еще! вспыхнула Акулина.

— А то что-же?.. продолжала Домна. — Въ прошломъ году онъ вотъ также на одну вашу боровичскую распалился, такъ та его, не будь глупа, кругомъ обошла. Онъ ей и ситцу, и сапоги, и миткалю на рубахи, да окромѣ того пропилъ съ ней рублей двадцать. Клавдіей звать. Можетъ знаешь.

— Мало-ли у насъ въ боровичскомъ есть путанныхъ дѣвокъ, а Арина не таковская.

— Первое время всѣ не таковскія, — улыбалась Домня.

— Нѣтъ, ужъ ты, милая, такъ не разговаривай. Не хорошо такъ.

— О! Не за королевича-ли свою землячку замужъ прочишь?

— Не за королевича… Какой тутъ королевичъ! А просто не хорошо безобразныя рѣчи говорить.

— А чѣмъ онѣ безобразныя? Ужъ коли голь, коли въ поденьщину за пятіалтынный пошла…

— Ну, молчи, а то вѣдь я и глаза выцарапаю!

— Ого! Ну, что-жъ, выцарапать-то мы и сами тебѣ съумѣемъ.

Домна вскочила съ корточекъ на ноги и даже подбоченилась, стоя около парника. Акулина тоже приготовилась сцѣпиться съ товаркой.

— Брысь! Чего вы, долгогривыя! — махнулъ на нихъ рукой Спиридонъ. — Вишь, что выдумали: царапаться! У насъ хозяинъ драки не любитъ.

Перебранка умолкла. Акулина отошла съ Ариной въ сторону и стала шушукаться.

— Я боюсь, Акулинушка, теперь въ избу идти, — начала Арина. — Онъ тамъ опять начнетъ приставать. Онъ тамъ одинъ.

— Да и не ходи. Что это въ самомъ дѣлѣ! отвѣчала Акулина.

— А вдругъ онъ звать начнетъ? Вѣдь онъ хозяинъ.

Акулина сначала растерялась, но потомъ нашлась:

— Хозяинъ да не на это. Не на цѣлованье онъ хозяинъ.

— Деньги-то онъ далъ мнѣ на посылку въ деревню, а теперь попрекаетъ.

— Отдай, отдай ему деньги. Коли заживешь ихъ, тогда у него и возьмешь, а теперь отдай. Не нужно брать впередъ, коли онъ озорникъ такой.

— Да вѣдь у тятеньки-то съ маменькой въ деревнѣ теперь очень нудно, Акулинушка.

— Мало-ли что нудно! Какъ-нибудь перебьются. Потомъ пошлешь.

— Очень вѣдь просили, Акулинушка, когда я уѣзжала.

— Да, что ты, матка, какія слова! Нешто это можно! крикнула на Арину Акулина. — Отдай, отдай, а то иначе не хорошо. Вѣдь онъ въ этихъ смыслахъ и далъ, чтобы ты вотъ отъ него… не артачилась.

— А можетъ быть и обойдется? Можетъ быть и забудетъ? Вѣдь это онъ потому сегодня ко мнѣ приставать сталъ, что вотъ я въ стряпкахъ и при немъ была, а завтра въ стряпкахъ другая будетъ, такъ можетъ быть онъ и ничего…