Александр Шеллер-Михайлов - Вешние грозы

— Она отравилась!

Эта весть облетела весь дом, как молния. Все спрашивали, чем отравилась, когда отравилась, где взяла яду, какой яд. Не нашатырный ли спирт выпила, не раствор ли фосфора с спичек, не мышьяку ли приняла, который был в доме ради крыс, не креозот ли или опиум, которые были как-то куплены против зубной боли, послужили отравой? Она уже не могла пояснить ничего, а доктор знал только, что отравление очевидно, и старался, так сказать, ощупью и наугад спасти больную. Впрочем, его и не спрашивали в эти скорбные часы о подробностях, по крайней мере, я и Анна Петровна: я точно одеревенел и превратился в истукана в это страшное время; Анна Петровна, казалось, сошла с ума буйным помешательством, крича, что я убил ее дочь.

VII

Иванов молча ходил по комнате, оборвав свой рассказ и безнадежно махнув рукою. Я не нарушал молчания и, чтобы дать возможность моему гостю оправиться от охватившего его волнения, вышел в переднюю распорядиться насчет чаю. Человек по моему приказанию принес чай и поставил поднос на стол. Когда он ушел, Иванов, собравшись с силами, заговорил снова:

— Далее вам нечего рассказывать: похороны вы видели. Я бросил тотчас же все: службу, друзей, Петербург и уехал к себе в имение, где жили мой старик дядя, разбитый параличом, и моя троюродная сестра, ходившая за больным. Первое время я думал, что я сойду с ума от горя, от безысходной тоски, от гнетущих дум о том, что я погубил любимую мною и любившую меня до безумия жену. Я почти не видал людей и виделся только с дядей и своей троюродной сестрой. Он был похож на ребенка, плохо понимал совершающееся вокруг него, радовался по-детски еде, как ребенок играл в дураки с моей кузиной и, в сущности, был живым трупом. Кузина самоотверженно ухаживала за ним и, когда я приехал, стала ухаживать также за мной. Сначала я не сознавал, что она и на меня смотрит, как мать на больного ребенка, потом я привык к ее участию, к ее нежной заботливости, к ее невозмутимому спокойствию и стал делиться с нею, как с матерью, своим горем, своими думами. Иногда я и она проводили целые вечера на ступенях террасы, сторожа дремавшего в кресле, дядю и тихо беседуя между собою. Незаметно она помогла мне разобраться в хаосе моих дум, и я мало-помалу понял сущность той драмы, которая разыгралась в моей жизни. Кто был виноват в том, что эта драма не превратилась в веселую комедию, какою она могла бы быть, если бы мы все менее страстно отнеслись к тем мелочам жизни, которые встречаются сплошь и рядом. Винить, в сущности, было некого, и в то же время все были одинаково виноваты. Анна Петровна не была настолько умною, чтобы охранять спокойствие дочери и не вливать яду в ее жизнь; я не был настолько рассудителен и хладнокровен, чтобы не обращать внимания на выходки тещи и относиться к ним шутливо; Саша, измученная нападками матери на меня и моими вспышками против матери, была слишком чутким и впечатлительным существом и не могла осилить мысли, что все эти мелкие неприятности нечто преходящее, нечто не стоящее серьезного внимания. Сколько нетерпимости, сколько жестокости сказалось во всех нас, любивших так или иначе друг друга! Толкуя обо всем этом с моей кузиной, я словно перерождался мало-помалу, и мне казалось, что я начинаю походить характером на нее. Румяная, здоровая, неторопливая в движениях, она изумляла меня своим невозмутимым спокойствием. Это была не апатия, не равнодушие, а именно ровное спокойствие, которое не могли нарушить «мелочи жизни». Я никогда не видал, чтобы она рассердилась на неловкость прислуги, подняла шум из-за разбитой вещи, ответила резкостью на капризы дяди или на мои вспышки. Впрочем, что же я вам рассказываю: вы видели мою Ольгу.

— Ольгу Александровну? — спросил я.

— Да, когда дядя умер и Ольга хотела уехать, я предложил ей остаться у меня… остаться в качестве моей жены и хозяйки дома. Признаюсь, я боялся, что она не согласится. Но я уже был не прежний Иванов, я уже стал таким, каким вы знаете меня теперь! Урок был тяжелый, но он не прошел даром, и первые вешние грозы навсегда оставили на мне свой след.

1892

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые — в кн. «Эсфирь. Историческая повесть из древне-персидской жизни и рассказы». СПб. Изд. В. И. Губинского, 1892. (2-е изд. 1896).

Примечания

1

Мамона — чувственные наслаждения.

2

Тит Титыч — Брусков — действующее лицо пьесы А. Н. Островского «В чужом пиру похмелье» (1856), ставший нарицательным именем самодура.

3

Добчинский и Бобчинский — действующие лица комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» (1836).