Виталий Рапопорт - Ирландский чай на опохмелку

-- Эту какую же песню?

-- Они там назвали, я тебе могу напеть, разумеется без слов: Там-та-рам-тарам-тарам-тарам-тарам там-тарам-тарам-тарм-тарам-тарам.

-- Господи это, это же известная советская казачья песня: Встань, казачка молодая, у плетня, проводи меня до солнышка в поход...

-- Странно.

-- Что странно?

-- В Америке казаки обычно ассоциируются с еврейскими погромами, это тебе любой выходец из Восточной Европы скажет. Зачем героям гетто петь казачью песню?

-- Большинство популярных советских песен тех лет написаны евреями и опирались на еврейские народные мелодии, название давали такое, какое требовалось заказчику. Эту, помнится, сочинили братья Покрасс.

-- Понятно. Еще одна деталь. Как ты думаешь, что сделал Робсон по возвращении в Штаты? Заявил, что американские негры никогда не подымут оружия против Советского Союза.

-- Что тебе сказать? Загадочная негритянская душа.

ЧЕТЫРЕ

-- Ты мог подумать, что в результате порывистого поступка 68-го года я оказался среди внутренних эмигрантов, мучеников, борцов за справедливость. На самом деле карьера моя двигалась в противопожном направлении. Друзья давно мне внушали, что пора внедриться в военно-промышленный комплекс, хотя бы потому, что там оплата выше. Я то загорался, то сомневался, но после защиты этот процесс закрутился. Мне нашли место начальника отдела экономического анализа и обоснований в огромном НИИ-почтовом ящике плюс я продолжал преподавать. Ты спросишь, зачем в оборонной промышленности вести экономические исследования. Во-первых, потому что выглядело солидно. Мы дескать не просто тратим основную часть бюджета страны, но делаем это с максимальной эффективностью. Во-вторых, экономический анализ полагалось делать при начале любого проекта, военного или мирного, иначе нельзя было получить ассигнований. Цифры брались с потолка, лишь бы выглядели хорошо, они подкреплялись сотнями страниц с таблицами и графиками, которые никто и не думал проверять. Еще мы писали обоснования для всевозможных руководящих затей, служивших источником пузатых премий. Советская власть очень поощряла разные усовершенствования. Однако, чтобы получить за них награду, требовалось подтверждение.

-- Подтверждение чего?

-- Что твое изобретение или рацпредложение действительно экономит деньги и материалы. Нужно было представить справку об экономическом эффекте. Эти справки относительно результатов, реальных, а чаще мнимых, готовили мои сотрудники, среди которых были настоящие зубры, виртуозы этого дела. В списки рационализаторов включали важных шишек из главка и министерства, соответственно выгоды для родного государства писались огромные, в миллионах. Справки эти утверждались тем же самым министерством. Разговор про конфликт интересов не заходил, до сих пор не заходит. В итоге по этим сомнительным, часто липовым заявкам выплачивались немалые деньги, хотя настоящим самородкам награды перепадали редко. Нашему отделу постоянно доставалась изрядная толика, мне в первую очередь. Я стал частью истэблишмента, номенклатуры, постоянно заседал на совещаниях высокого уровня, где по сигналу своего руководства подпускал экономического тумана и фразеологии. Для чего им и нужен был доктор наук. Меня регулярно включали в число ведущих разработчиков проекта, это тоже транслировалось в премии. Вдобавок к своей зарплате я регулярно получал еще одну или две. Начальству повыше давали еще больше. Наступило благоденствие. У меня, впервые в жизни, завелись свободные деньги, я мог себе позволить многое, о чем раньще и не мечтал. До меня дошел смысл Розиных слов о трагическом раздвоении. Недовольство-недовольством, но очень нравилось хорошо жить. Правда, в разгар этого процветания я, как крот, корпел над своей моделью советской экономики, которая не имела шансов получить официальное одобрение. Не раз добрым словом поминал Розу -- за то, что усадила меня за английский. Что бы я мог прочесть без языка -- по экономике, особенно по истории? Разве что одного Ключевского.

-- Кстати, какие были у тебя отношения с мамой, с Розой?

-- Погоди, дойдет и до этого дело. В те дни я сделал еще одно открытие, личное. Оказалось, что мой интерес к истории сильнее и глубже, чем у всех кого я знал, а в этом числе были важные особы с устрашающими титулами: членкоры, генеральные конструкторы, директора огромных предприятий. И это не в смысле игры-загадки Угадайка, не потому, что я отыскивал экзотические, малоизвестные факты, ничего подобного. Они, мои именитые знакомые, знали историю на уровне школьного учебника Панкратовой, и ни копейкой больше. Это был шок, это было откровение, подобное религиозному. У меня всегда был комплекс неполноценности недоделанного интеллигента, которого в университет и аспирантуру взяли за прыжки. Теперь, прочитав десяток-другой книг, я угодил в знатоки. Только не подумай, что я хвастаю, отнюдь. Я знал себе цену. На бесптичьи и жопа -- соловей.

Относительно Розы. Ты еще помнишь, что мы виделись на защите, но мимолетно. Зимой, я точно помню число, 16 января 69-го года, она мне позвонила. Голос был упавший, печальный, подавленный. Сразу пришло в голову, что умер кто-то или под машину попал. Слышал, что в Праге случилось? В Праге? Опять войска ввели? Так они уже там. Да включи ты радио! И без перехода: я к тебе сейчас приеду, а то я с ума сойду. Звучит мелодраматически, не правда ли? Пока она ехала, я перебирал старые обиды, но увидев ее, про все позабыл. Это был день самосожжения Яна Палаха. Роза сказала с убежденностью Зои Космодемьянской: ни за что я не останусь в этой стране. Чтобы мой сын стал ихним солдатом? Ни за что! Тебе было 11 лет. Зная Розу, я понимал, что это не пустая угроза, не бессильный вопль. Конечно, в 69-ом году эмиграция представлялась фантазией, предприятием за пределами человеческих возможностей. Мы поговорили о том, о сем, она немного успокоилась и уехала. Мы стали перезваниваться, и очень скоро, как легко предсказать, наша связь возобновилась. Роза, кстати, была первая, кому я рассказал свою концепцию советской экономики. Поперву она ее встретила в штыки, фыркнула, что я мудрствую лукаво, обвинила в недостатке гражданского мужества. В такое время, всякий, в ком совесть не уснула, должен бороться с неправедной властью, подписывать письма протеста, выходить на демонстрации, совершать другие подобные героические деяния. Неожиданно для меня самого, я не обиделся, не полез в амбицию. Я просто делаю то, что мне свойственно, то что умею. Этого Роза не ожидала. Она была готова выпалить в меня филиппику килотонн на сто -- стоило мне начать оправдываться. Когда этого не случилась, она остыла, не сразу, но остыла. Мы смогли начать дискуссию.

-- Сергей!

-- Чего тебе!

-- Долго ты будешь меня дразнить и манить этой своей экономической моделью? Это что -- намеренно?

-- Вроде нет. Наверно я не Пушкин, не умею излагать ясно и по делу.

-- Расскажи, как Лермонтов.

-- Ну, ты того, не очень по моему поводу прохаживайся. Родителей следует почитать, даже биологических. Ладно, хрен с тобой. Приступим. Один личный вопрос. Тебе не жалко из красочного, живого, трепетного мира страстей, эмоций, человеческих судеб перенестись в холодное пространство умозрительных построений, скучных фактов, логических абстракций?

-- Да ты поэт! Стихи пишешь?

-- Что за манера отвечать вопросом на вопрос!

-- Ты еще не позабыл, что я наполовину еврей?

-- На четверть, хотя по еврейским законам ты кошерный и стопроцентный, там счет идет по матери. Разве что необрезанный...

-- Слушай, хватит! Что тебе требуется, чтобы приступить к делу? Чаю, водки, бутербродов, фруктов?

-- Хочу быть дерзким, хочу быть смелым, хочу одежды с себя сорвать!

-- Тебе жарко?

-- Невежа, я Бальмонта читаю.

-- У Бальмонта "с тебя сорвать", с дамы то есть.

-- Это неприлично и непочтительно к родителю.

-- К биологическому.

-- Тем более. Начнем пожалуй. В начале тридцатых годов большевики под водительством Сталина произвели революцию сверху, Великий Перелом. Возникшей тогда системой мы и займемся, притом строго в экономическом смысле. Прочие аспекты -- политические, философские, юридические, исторические, гуманитарные -- нас не будут заботить. В этой системе практически все принадлежало государству или находилось под его полным контролем: земля и ее недра, заводы, фабрики, банки, театры, издательства, плуги, трактора, одним словом, вся серьезная собственность. Крестьянам оставили малые участки земли вокруг домов, но запретили даже лошадей держать. По закону частным лицам не разрешалось владеть средствами производства. В эту категорию марксисты поместили все, что могла быть использовано для извлечения прибыли: станки, машины, орудия. У этой системы не было аналогов в современном мире, разве что в Египте при фараонах. И она, эта тоталитарная система, быстро обнаружила свои преимущества, преимущества для советского государства, разумеется. Перед началом войны СССР производил больше всех в мире танков и самолетов. Стоит вспомнить, что за десять лет до того никакой серьезной промышленности в стране не было. Да что там промышленность, даже в городах канализация и водопрод были далеко не везде. На одном партсъезде, кто-то, кажется, Угланов упомянул об этом, чем дал повод для каламбуров. Мол, что нам нужно проводить -- индустриализацию или сортиризацию. Так вот, в 41-ом году перед началом военных действий у немцев было 3 с половиной тысячи танков, а у русских -- во много раз больше. Знаешь сколько?