Сарра Нешамит - Дети с улицы Мапу
Один Шмулик знал, что отец больше не вернется. Из того лагеря вернулось лишь три человека. От них стало известно, что все рабочие-евреи, девяносто человек, убиты. Иногда закроет Шмулик глаза и думает об отце, о друзьях с улицы Мапу. Виленские исчезли до того, как они перебрались в гетто. Куда? От соседей Шмулик слышал, что уехали в Вильно. У них был друг поляк, богатый крестьянин, который отвез их туда. Добрались ли? Живы ли еще Ривкеле в Давид? Из семьи Левиных никого не осталось в живых. Отца Сролика забрали в лагерь вместе с отцом Шмулика. Сролика бандиты застрелили на улице. Мать и маленький Янкеле погибли в последнюю акцию.
- Акция, акция, какое страшное слово! До войны никогда его не слышал, а теперь оно у всех на устах. Шмулик вспоминает подробности акции, которые слышал от свидетелей.
Литовские полицаи рассыпались по улочкам гетто в поисках спрятавшихся евреев. Вошли они и в квартиру Левиных. Мать и сын спрятались под большой печью. Янкеле был болен и очень кашлял. Полицаи услышали кашель и вытащили его. Янкеле горько плакал и кричал: Мама, мама, я боюсь! Мать бросилась за ним, расцарапала лицо и руки полицаю, который вытащил Янкеле. Полицай стал бить ее резиновой дубинкой по голове и лицу. В гетто они не вернулись.
Когда Шмулик пришел с работы. Этеле лежала тише обычного. Мать уже была дома, сидела с краю кровати, и слезы катились из ее глаз. Глаза Этеле были закрыты, дыхание тяжелое и отрывистое.
- Обязательно нужно достать сегодня что-нибудь, чтобы спасти ее, хотя бы каплю молока, - в отчаянии прошептала мать.
Шмулик спустил с плеч мешок и вытащил из него несколько картофелин и щепок для растопки. Потом посмотрел на Этеле и повернулся к двери.
- Ты куда? - тревожно спросила мать.
- Пойду. Может, достану чего.
На улице не было ни души. То тут, то там мерцал в окне слабый огонек и тут же гас. Шмулик быстро шагал, прислушиваясь к ударам сердца. Удастся ли проскользнуть? А если поймают что будет с мамой и Ханеле и больной Этеле. Вчера он видел щель в заборе. Не иначе, как она ведет на "волю". Он дошел до конца проулка, свернул налево - еще полета шагов.
Слава Богу! Никто не остановил его. Перед ним забор. Вот две выломанные доски. Шмулик просунул в щель голову и руки: худенькое тело скользнуло в дыру, и он очутился на той стороне. Гетто на краю города, рядом с ним дома литовцев, за которыми начинаются бескрайние поля я луга.
Шмулик минутку постоял, утер холодный пот со лба и глубоко вздохнул.
Звездное небо куполом изгибалось над его головой. Шмулик поднял глаза: одна звездочка подмигнула ему. Это подмигивание показалось ему слишком хитрым, как будто за ним кроется что-то недоброе.
На улице - ни живой души. Куда теперь? Может, постучать в какой-нибудь из ближних домов? А если поймают и выдадут властям?
Нет! Лучше уйти подальше. Чем дальше от города, тем меньше опасности. Деревенские лучше городских. Шмулик вспоминает дни после большой акции, когда крестьяне из соседних деревень приехали на своих телегах в гетто, бросились в дома, жители которых были вывезены, и наполняли мешки всем, что попадало под руку. Даже окровавленные вещи брали... И все же ясно, что деревенские лучше городских - убийц.
В конце дороги стоит одинокий дом, окруженный забором. Маленькая калитка ведет во двор, где видны несколько вишневых деревьев.
Шмулик тихонько проскользнул в калитку, подошел к заднему крыльцу и, затаив дыхание, постучался.
- Ой, кто это здесь?
Шмулик вздрогнул. Перед ним стоит широкоплечая баба в вышитой блузке и широкой домотканной юбке. В руках у нее ведро с парным молоком - видно, только вернулась с вечерней дойки.
- Чего тебе, жиденок? Нельзя тебе здесь стоять, мы рядом с дорогой.
Шмулик не двигается с места, молчит, не может произнести ни звука.
- Голодный, верно? - в голосе слышна жалость.
- Сестренка у меня умирает. Мне бы немного молока для нее, - прошептал он, набравшись духу.
- Подожди-ка. Не здесь. Войди в сени и стань в углу, чтоб не увидели.
Женщина скрылась и вернулась с бутылкой молока и полбуханкой хлеба.
- Бери, бери и уходи скорей.
Женщина сунула ему в руки бутылку и хлеб, вытолкнула из сеней и торопливо захлопнула дверь.
Прижимая сокровище к груди, Шмулик бросился бежать. Вот он уже опять перед щелью в заборе. Горло пересохло, он весь дрожит от волнения и усталости. На мгновение его охватило сильное желание хлебнуть из бутылки. Ведь вся его еда за день состояла из сухого куска хлеба и тарелки мутной жидкости, именуемой перловым супом.
- Эй, стой! - рявкнул кто-то по-литовски. Не колеблясь ни секунды, даже не бросив взгляда в сторону голоса, Шмулик скользнул в
щель и рванул прочь.
- Стой, стрелять буду!
Мальчик бежит изо всех сил.
Сзади громыхнул выстрел.
Он вдруг почувствовал, будто левое бедро что-то обожгло. Дотронулся рукой в ощутил теплую липкую жидкость.
- Ранен, - сказал сам себе, не переставая бежать.
Отбежав подальше, Шмулик остановился и перевел дух. Только теперь почувствовал он со всей остротой жгучую боль в бедре. Дрожащей рукой отер пот с лица и прижал руку к сердцу. Дышать тяжело. Слабость охватила его, вот-вот упадет...
Но он вспомнил об Этеле, жизнь которой зависит от бутылки молока, что у него в руке. Прислонился на минутку к стене дома, набрал полной грудью воздух... До дома осталось каких-то триста метров, но идти было трудно. Он тащится из последних сил, цепляясь за стены домов, и добирается, наконец, до своего двора.
Мать дремлет, сидя на краю кровати, рядом с Этеле.
- Мама, принес молоко!
Мать открывает глаза, и у нее вырывается испуганный крик: Шмулик!
- Мама, я немного ранен... в ногу... Но это не страшно.
Мать не сказала ни слова, только обняла и прижала его к груди. Потом разорвала рубаху, приготовила бинт, промыла и перевязала рану. Шмулик лег, а мать принялась поить Этеле. Девочка уснула со слабой улыбкой на посинелых губах. Спустя несколько минут заснул и Шмулик.
Проснулся он от плача. Плакала Ханеле. Девочка сидела на краю кровати, и сквозь порванную рубашонку видно было ее трясущееся тело.
- Что ты плачешь, Ханеле? - спросил Шмулик.
Его сердце сжалось. Он повернул голову к больной. Мать сидит на полу рядом с кроватью, опустив голову на руки. Лицо Этеле белое, удивительно спокойное и тихое, глаза закрыты.
- Мама, - прошептал Шмулик, - мама. Он попытался слезть с постели, но не смог пошевелить раненой ногой.
Мать повернула к нему голову и сказала:
- Тише, Шмулик, Этеле в нас уже не нуждается...
ХАНЕЛЕ ВЫХОДИТ ИЗ ГЕТТО
Прошло три недели, и рана Шмулика начала заживать. Пока он был вынужден оставаться дома вместе с Ханеле. Иногда они проводили. целые дни, зажатые между двух стен. Ханеле часто плакала от голода и жажды. Тогда Шмулик выползал из убежища, волоча больную ногу, и приносил ей воды или корку хлеба, которую мать отделяла от своей порции.
Однажды вечером мать вернулась очень усталой, с покрасневшими глазами.
- Опять что-то будет, - сказала она сдавленным голосом.
Вечером Шмулик встал, обмотал ногу в оделся.
- Ты куда?
- Выйду посмотрю.
- Нечего смотреть! Ночью к забору придет Стася Гирене. Помнишь, когда-то она у нас работала. Когда родилась Ханеле. Они купили участок на берегу Вилии. Постараюсь уговорить ее, чтобы взяла отсюда Ханеле.
- Я пойду с тобой.
Было около полуночи. Шмулик заснул не то сидя, не то прислонившись к стене. Скрип двери разбудил его. Вскочив, он побежал за матерью. Догнал ее уже в конце улочки. Шли молча, прижимаясь к стенам домов.
Ходить так поздно по улицам гетто запрещалось. К счастью, небо было покрыто тучами, и все гетто погружено в темноту. Никто их не заметил, и они добрались до назначенного места у забора.
По ту сторону забора виднелась фигура человека.
- Коган? - послышался шепот.
- Да, Стася.
- Кто это рядом с вами?
- Разве не узнаешь? Сын мой, Шмулик.
- В такие времена нужно быть очень осторожным.
По обе стороны забора замолчали. Затем литовка протянула руку.
- Принесла вам хлеба.
- Большое спасибо, Стася.
Опять молчание. Наконец мать собралась с духом:
- Стася, хочешь спасти человеческую душу? Ты ведь католичка. Ваш Бог, Иисус, велел жалеть даже врагов.
- А что я могу сделать? Немец хозяин в стране.
- Ты можешь, можешь спасти, если захочешь. Возьми к себе мою Ханеле.
Стася отпрянула, будто ужаленная змеей.
- Езус Мария ! Что ты говоришь ? Еврейский ребенок! Я еще хочу жить.
- Стася, все мы хотим жить. У вас теперь свое хозяйство, разбогатели за время войны. Бог вам помог. Помоги и ты мне. Вы уезжаете далеко. Никто там не знает ни тебя, ни твою семью.
Скажешь, что Ханеле твоя дочь, племянница, сирота, как хочешь...
- Нет, нет. Езус Мария! Боюсь, станет известно. Немец все знает, от него не скроешь.
- Стася, слушай, не даром возьмешь мою дочку. У меня еще остались золотые часы с цепочкой. И шубу меховую отдам тебе. И если останемся в живых, хорошо отблагодарим. Не вечно ведь будет война.
