Василий Шукшин - Калина красная

-- Чего взгрустнули?! -- весело и громко сказал Егор. И пошел во главу стола. Остановился и внимательно оглядел всех.

-- Да, -- не удержался он. -- Сегодня мы оторвем от хвос-та грудинку. Ну!.. Налили.

-- Мил человек, -- обратился к нему один из гостей, по-жилой, старик почти, -- ты объясни нам: чего это мы праздноваем-то! Случай какой... или чего?

Егор некоторое время думал.

-- Мы собрались здесь, -- негромко, задумчиво, как на похоронах, начал Егор, глядя на бутылки шампанского, -- чтобы... -- Вдруг он поднял голову и еще раз оглядел всех. И лицо его опять разгладилось от жесткости и напряже-ния. -- Братья и сестры, -- проникновенно сказал он, -- у меня только что от нежности содрогнулась душа. Я понимаю, вам до фени мои красивые слова, но дайте все же я их ска-жу. -- Егор говорил серьезно, напористо, даже торжественно. Он даже немного прошелся, сколь позволило место, и опять оглядел всех. -- Весна... -- продолжал он. -- Скоро зацветут цветочки. Березы станут зеленые... -- Егор чего-то вовсе за-волновался и замолчал. Он все еще слышал родной голос Любы, и это путало и сбивало.

-- Троица скоро, чего же, -- сказал кто-то за столом.

-- Можно идти и идти, -- продолжал Егор. -- Будет по-лянка, потом лесок, потом в ложок спустился -- там ручеек журчит... Я непонятно говорю? Да потому что я, как фраер, говорю и стыжусь своих же слов! -- Егор всерьез на себя рас-сердился. И стал валить напропалую -- зло и громко, как если бы перед ним стояла толпа несогласных. -- Вот вы все меня приняли за дурака -взял триста рублей и ни за что вы-бросил. Но если я сегодня люблю всех подряд! Я сегодня нежный, как самая последняя... как корова, когда она оте-лится. Пусть пикничка не вышло -- не надо! Даже лучше. Но поймите, что я не глупый, не дурак. И если кто подумает, что мне можно наступить на мозоль, потому что я нежный, -- я тем не менее не позволю. Люди!.. Давайте любить друг дру-га! -- Егор почти закричал это. И сильно стукнул себя в грудь. -Ну чего мы шуршим, как пауки в банке? Ведь вы же знаете, как легко помирают?! Я не понимаю вас... -- Егор прошелся по-за столом. -- Не понимаю! Отказываюсь пони-мать! И себя тоже не понимаю, потому что каждую ночь вижу во сне ларьки и чемоданы. Все! Идите, воруйте сами... Я сяду на пенек и буду сидеть тридцать лет и три года. Я шучу. Мне жалко вас. И себя тоже жалко. Но если меня кто-нибудь дру-гой пожалеет или сдуру полюбит, я... не знаю, мне будет тя-жело и грустно. Мне хорошо, даже сердце болит -- но страш-но. Мне страшно! Вот штука-то... -- неожиданно тихо и доверчиво закончил Егор. Помолчал, опустив голову, потом добро посмотрел на всех и велел: -- Взяли в руки по бутылке шампанского... взяли, взяли! Взяли? Откручивайте, там про-волочки такие есть, -- стреляйте!

Все задвигались, заговорили... Под шум и одобрение за-хлопали бутылки.

-- Наливайте быстрей, пока градус не вышел! -- распоря-дился Егор.

-- А-а, правда, -- выходит! Давай стакан!.. Подай-ка ста-кан, кум! Скорей!

-- Эх, язви тебя!.. Пролил маленько.

-- Пролил?

-- Пролил. Жалко -- добро такое.

-- Да, штука веселая. Гли-ка, прямо кипит, кипит! Как набродило. Видно, долго выдерживают.

-- Да уж, конечно! Тут уж, конечно, стараются...

-- Ух, а шипит-то!

-- Милые мои! -- с искренней нежностью и жалостью сказал Егор. -- Я рад, что вы задвигались и заулыбались. Что одобряете мое шампанское. Я все больше и больше люблю вас!

На Егора стеснялись открыто смотреть -- такую он порол чушь и бестолочь. Затихали, пока он говорил, смотрели на свои стаканы и фужеры.

-- Выпили! -- сказал Егор.

Выпили.

-- С ходу -- еще раз! Давай!

Опять задвигались и зашумели. Диковинный случился праздник -- дармовой.

-- Ух ты, все шипит и шипит!

-- Но счас уже поменьше. Уже сила ушла.

-- Но вкус какой-то... не пойму.

-- Да, какой-то неопределенный.

-- А?

-- На вид -- вроде конской мочи, а вкус какой-то... неяс-ный.

-- А чего-то оно в горле останавливается... Ни у кого не останавливается?

-- Да, распирает как-то.

-- Ага! И в нос бьет! Пей -- хорошо!

-- А вот градус-то и распирает.

-- Да какой тут, к черту, градус -- квас. Это газ выходит, а не градус.

-- Так, оставили шампанское! -- велел Егор. -- Взяли в руки коньяк.

-- А мы куда торопимся-то?

-- Я хочу, чтобы мы песню спели.

-- Э-э, это мы сумеем!

-- Взяли коньяк!

Взяли коньяк. Тут уж -- что велят, то и делай.

-- Налили по полстакана. Коньяк помногу сразу не пьют. И если сейчас кто-нибудь заявит, что пахнет клопами, -- дам бутылкой по голове. Выпили!

Выпили.

-- Песню! -- велел Егор.

-- Мы же не закусили еще...

-- Начинается... -- обиженно сказал Егор и сел. -- Ну, ешьте, ешьте, все наесться никак не могут. Все бы ели, ели!..

Некоторые -- совестливые -- отложили вилки, смотрели с недоумением на Егора.

-- Да ешьте, ешьте! Чего вы?..

-- Ты бы и сам поел тоже, а то захмелеешь.

-- Не захмелею. Ешьте.

-- Ну, язви тебя-то! -- громко возмутился один лысый мужик. -- Что же ты, пригласил, а теперь попрекаешь? Я, на-пример, не могу без закуси, я моментально под стол полезу. Мне же неинтересно так. И никому неинтересно, я думаю.

-- Ну и ешьте!

А в это время в деревне мать с отцом допрашивали Любу. Ее, бедную, все допрашивали и допрашивали.

-- Ну а чего же, военкомат на ночь-то не запирается, что ли? -- хотела понять старуха.

Люба и сама терялась в догадках. И верилось ей, и не ве-рилось с этим военкоматом. Но ведь она же сама говорила с Егором, сама слышала его голос, и какие он слова говорил... Она и теперь еще все разговаривала с ним мысленно. "Ну, Егор, с тобой не соскучишься. Что же у тебя на уме, парень?"

-- Любк?

-- Ну?

-- Какой же военкомат? Все на ночь запирается, ты чо!

-- Нет, наверно, если он говорит, что ночует там...

-- Да он наговорит, только развесь уши.

-- Я думаю так, -- решил старик, -- ему сказали: явиться завтра к восьми часам. Точь-в-точь -- там люди военные. И он подумал, что лучше уж заночевать, чем утром опять переться туда.

-- Да он же и говорит! -- обрадовалась Люба, -- Ночую, говорит, здесь на диване...

-- Да все учериждения на ночь запираются! -- стояла на своем старуха. -- Вы чо? Как это его там одного на ночь оставют? А он возьмет да печать украдет...

-- Ну, мама!..

И старик тоже скосоротился на такую глупость.

-- На кой она ему черт нужна, печать?

-- Да я к слову говорю! Сразу "мама"! Слова не дадут ска-зать.

Егор налаживал хор из "развратников".

-- Мы с тобой будем заводить, -- тормошил он лысого мужика, -- а вы, как я махну, будете петь "бом-бом". Пошли:

Вечерний зво-он,

Вечерний зво-он...

Егор махнул, но группа "бом-бом" не поняла.

-- Ну, чего вы?! Я же сказал: как махну, так "бом-бом".

-- Дак ты махнул, а сам поешь...

-- Наступай! Я от того и завыл, что вроде слышу, как на колокольне бьют. Тоска меня берет по родине... И я запел потихоньку. А вы свое: "бом-м, бом-м". Вы и знать не знаете, как я здесь тоскую, -- это не ваше дело.

-- Вроде в тюрьме человек сидит -- тоскует, -- подсказал Михайлыч. -Или в плену где-нибудь.

-- В плену какие церкви? -- возразили на это.

-- Как же? У них же там тоже церкви есть. Не такие, ко-нечно, но все одно -- церква, с колоколом. Верно же, Георгий?

-- Да пошли вы!.. Только болтать умеете, -- вконец рас-сердился Егор. -- Во-от начнут говорить! И говорят, и гово-рят... Чего вы так слова любите? Что за понос такой словес-ный?!

-- Ну, давай. Ты не расстраивайся.

-- Да как же не расстраиваться? Говоришь вам, а вы... Ну, пошли:

Вечерний зво-он,

Вечерний зво-он...

-- Бо-м, бо-ом, бо-о-ом... -- вразнобой "забили на коло-кольне", все спутали и погубили.

Егор махнул рукой и ушел в другую комнату. На пороге остановился и сказал безнадежно:

-- Валяйте любую. Не обижайтесь, но я больше не могу с вами. Гуляйте. Можете свой родной "камыш" затянуть.

Группа "бом-бом", да все, кто тут был, растерянно по-молчали... Но вина и всевозможной редкой закуски за сто-лом было много, поэтому хоть и погоревали, но так, больше для очистки совести.

-- Чего он?

-- А вы уже тоже -- "бом-бом" не могли спеть! -- упрек-нул всех Михайлыч. -- Чего там петь-то!

-- Да разнобой вышел...

-- Это Кирилл вон... Куда зачастил?

-- Кто зачастил? -- оскорбился Кирилл. -- Я пел нор-мально -- как вроде в колокол бьют. Я же понимаю, что там не надо частить. Колокол, его еще раскачать надо.

-- А кто зачастил?

-- Да ладно, чего теперь? Давайте, правда, -- он же велел гулять.

-- Оно, конечно, того... вроде не заслужили, но с другой стороны, а если я не пою? Какого я хрена буду рот разевать, если у меня сроду голоса не было?

Егор, недовольный, полулежал на диване, когда вошел Михайлыч.

-- Георгий, ты уж прости -- не вышло у нас... с колокола-ми-то.

Егор помолчал... И капризно спросил:

-- А почему они все такие некрасивые?

Михайлыч даже растерялся.

-- Дак это... Георгий, красивые-то все -- семейные, заму-жем. А я одиноких собрал, ты же сам велел.

Егор еще некоторое время сидел. И лицо его стало опять светлеть. Похоже, встрепенулась, вспомнилась в душе его какая-то радость.