Нежный лед - Вера Мелехова
– Никак сын родился, такой ты счастливый! – сказал точильщик.
– Не-е, – ответил Майкл. – Я сам сын. Это я родился.
– Ну? Поздравляю! – Точильщик стряхнул легкой тряпочкой металлическую пыль с ботинок и протянул их Майку: – Держи счастливые!
«Да!» – не сказал и не подумал Майкл, а скорее… зафиксировал каким-то неведомым органом чувств. Он знал наверняка, что коньки его – счастливые, сам он – счастливый, день сегодня – счастливый! И что бы ни было впереди, это просто разнообразные формы счастья. Сейчас он выйдет на лед и взлетит в квадрупле Чайки! Так же прекрасно, как год назад на чемпионате мира в Калгари, когда мама его умерла в его гардеробной, а могла бы не умереть, но он бы тогда не победил. Ей слаще было облаком полететь к нему на арену, чем томиться в теле с больным и перепуганным сердцем. Тогда Майкл всего этого не знал, никто не знал. Про маму, про Бога, про мироздание… трудно понять. Это ему объяснила Элайна… его мама. А ей все это растолковала какая-то старушка в Монреале, с которой они сейчас наверняка смотрят Олимпийские игры.
«Will you watch me now?»[33]
Майкл написал эсэмэс и отправил его… своей маме…
Через секунду телефон пропел положенную короткую песенку. Майкл прочел ответ и засмеялся вслух. Точильщик на смех не обернулся – не слышал. Следующие коньки точил.
Глава 240
Александр Потапов чувствовал себя виноватым: язык мой – враг мой!
И ведь никто, кроме собственного безответственного эгоизма, за язык его не тянул. Ничто не тянуло: эгоизм – категория неодушевленная. Поговорить старому болтуну захотелось! Слушателя нашел! Ни с кем, кроме Майкла Чайки, он бы о подобном не разговорился: поди доверяй людям…
И что он сказал-то? Он же не приказывал, не в категорической же форме, не клеймил, не дай бог, не позорил, к совести и исторической памяти не взывал. Он же фантазировал только…
«Оставайся! Оставайся здесь жить», – сказал.
«Времена очень сильно переменились, и еще большие перемены грядут… Чует мое сердце!» – сказал.
«Ты ее и сделаешь, эту новую Россию. Если захочешь. А уедешь в свою Канаду, Россию сделают другие. Какой она им нужна будет, такой они ее и сделают. Ты же уехал… И другие, такие же как ты, уехали. Россию будут менять оставшиеся…» – сказал, сказал, сказал!
«Было б мне девятнадцать, я б остался!» – сказал.
А Майкл услышал. Ему ж девятнадцать, в нем подростковое бесстрашие бродит. Опыта жизненного нет, Потапова он уважает. Вот и сделал выбор. Господи! Нет у Потапова сына, а если б был, то пустил бы он его в Россию из Канады на «пэ эм же!
Марина молчит. Его жена, партнерша, муза… Его охранная грамота в крохотном и уже совершенно старушечьем теле. Она-то свое сразу сказала, сразу, как только они с Флорой распрощались и из номера ее вышли. Шепнула Потапову возмущенно:
– Болтун! Старый болтун!
Теперь она молчит. Сидит рядом, минералку потягивает. А глаза тревожные-тревожные.
Глава 241
Николай Лысенков особенно не тревожился. Он давно уже, как говорит любимая и любящая жена Ника, отпустил ситуацию. Она, кстати, сегодня ночью прилетела, он ее из Адлера на голубом «мерседесе» вез. Сложилась, слава богу, ситуация, как американцы говорят, «win-win». И так и этак выиграл.
Та самая ситуация, о которой он талдычил Тинатин, а она прикидывалась, что не понимает. Сомневалась, рисковать не хотела, но согласилась. А как победит Майкл, конечно, выдаст идею за свою собственную. Это ж Тинатин.
Если побеждает Майкл Чайка, олимпийская золотая медаль в мужском одиночном остается в России. Если побеждает Павел Бачурин, олимпийская золотая медаль в мужском одиночном остается в России. А больше никто победить не может. Куда ни кинь, всюду олимпийская золотая медаль в мужском одиночном!
Мудрые люди стоят на российском спортивном олимпе. Зоркие.
А ты, Лысенков, живешь хорошо и живи дальше! Вдруг даже и зачтется.
Глава 242
Сотовые телефоны в хваленом русском «Айсберге» – Ледовом дворце – работали плохо, с капризами. Майкл уже выходил из гардеробной, когда зазвонил его мобильный. Он ответил, не глядя, но голоса никакого не услышал. Шумы и писки. Хрипы и треск. Нажал отбой и посмотрел последний входящий. Это была… Брижжит!
Американское интервью увидела, догадался Майкл. И сразу позвонила! Зачем? Карлос рядом стоял, когда звонила? А зачем бы ей звонить, если она не Майкла, а Карлоса выбрала? Если она Карлоса выбрала, тогда ей звонить незачем. Но она позвонила. Значит?
Перезванивать нельзя – пора на лед. И думать о Брижжитке нельзя – нужно на программе сосредоточиться, а не на Брижжитке. Нужно победить! Выиграть олимпийское золото! Тогда и с Брижжиткой поговорить будет о чем. Нужно немедленно выключить, выкинуть этот звонок из головы! А сердце стучится, как кулаком в дверь, откройте, мол, я погулять выйду…
Все! Хватит! Майкл остановился в проходе, не дойдя двух-трех метров до съезда на лед. Закрыл глаза, сжал кулаки, вздохнул и выдохнул, как учил Клаудио. Сердце постепенно перестало дебоширить. Сердце, будь другом, не хулигань, ладно?
Глава 243
Макаров стоял в проходе. Не там, где скамейки «кис энд край» – слез и поцелуев, – которые вечно под прицелом телекамер, а в следующем справа. Обзор великолепный, но ни о каком дистанционном влиянии на Майкла Чайку Макаров не думал. Во-первых, это невозможно, говорить о подобном могут только темные и невежественные люди. Во-вторых, зачем бы Макарову атаковать Майкла Чайку дистанционно и заставлять его приземлять двойные прыжки вместо его поганых квадруплов (и слово-то заморское, язык сломаешь, ругательство, а не слово), если «фигурист Ча из Канады» теперь выступает под российским флагом? Макаров просто так тут стоит. Зритель он. Заинтересованный и неравнодушный. Горячий поклонник фигурного катания! Отечественного, разумеется.
Майкл Чайка, эмигрант вшивый, уже на середину арены выкатился, уже в позу встал, уже вот-вот музыка его поганая зазвучит… Макаров напрягся. Так, что только искры из глаз не посыпались… И тут его сзади сверху за плечо берут, крепко берут, просят срочно отойти в сторонку, за угол. Туда, откуда арены не видно. Говорят, к телефону его. Срочно. Из Олимпийского комитета. Из Москвы. И отказаться он, Макаров, не имеет абсолютно никакой возможности…
Как понимать – не имеет возможности? Его что, взяли, что ли? Почему не в гостинице, а здесь? Телефон зачем-то суют. На, мол, с Москвой говори.
– Алё, Макаров слушает.
– Гришенька, здравствуй, мальчик! Как поживаешь? Почему не звонишь?
Тинатин Виссарионовна, старая карга! Все с ней ясно – триумф страхует. «Наверху» решили на всякий случай оттащить охотничьего пса подальше от дичи. Во время выступления возвращенца Чайки просто убрать Макарова от арены подальше, разговором занять. Под наблюдением охраны. Малой кровью обойтись, местным наркозом.
Проблемы нет, а человек остался. Гуманисты.
Глава 244
Канада. Монреаль
– Я боюсь, – сказала Элайна.
– Не надо бояться, – ответила Эстер.
– Вдруг она не придет и не поможет?
– Она придет и поможет.
– Откуда вы знаете?
– Я старая.
– Ну и что?
– Я мать.
– Ну и что?!
– Я Нину всегда душой понимала. Мы с ней душами похожи, понимаешь? Эта его лоха, ложа… тьфу ты, лонжа его небесная сначала ушла, на целый год ушла, пока вы, родные Нинины дети, зверятами друг на друга рычали… А как с любовью взглянули, так он над кустами и взлетел. Нинушка к вам и прорвалась. Пропустили ее. Любовь ваша – к ее душе дорожка. Временная дорожка, зыбкая, ненадолго это все…
– Я боюсь. – Элайна смотрела в пол. – Вдруг ее опять не пропустят? Вдруг не придет?
Эстер встала, прижала голову Элайны к своему животу. К колючему зимнему толстому свитеру. Носом в пуп.
– Все, ты ничего не видишь. Только музыку слушаешь.
Глава 245
