Берта Исла - Хавьер Мариас
– Кто там?
– Миссис Невинсон? Миссис Берта Невинсон?
Он был, вне всякого сомнения, англичанином.
– Меня зовут Бертрам Тупра, и я хотел бы поговорить с вами, если вы будете так любезны. Я коллега вашего мужа, в Мадриде нахожусь проездом. Если вы будете так добры и откроете мне… – Все это он сказал на родном языке, так как, видимо, не знал ни слова по-испански.
Услышав имя, которое упоминал Джек Невинсон, я без колебаний распахнула дверь, сразу почувствовав панику – или ужас – и любопытство. В мозгу молнией пронеслось: “Если ко мне пришел шеф Томаса собственной персоной, значит, он принес плохие вести. – И я стала примеряться к совершенно невозможному факту, что Томас погиб. – Томас погиб, – подумала я, но никак не хотела в это поверить. – И что же теперь? Что теперь?” Нет, я никак не хотела в это поверить, наверное, речь шла об ошибке или умышленном обмане.
Наблюдая за мной, мужчина улыбнулся, что мгновенно заставило меня переменить сделанный было вывод: никто не станет улыбаться, явившись сообщить о несчастье, сообщить замужней женщине, что она стала вдовой, а ее дети осиротели, такие маленькие еще дети. В этой слегка насмешливой улыбке и голубых или светло-серых глазах я заметила нечто вроде мужского интереса, что тоже никак не вязалось бы с печальными обстоятельствами и намерением принести соболезнования. Но я знаю, что некоторые мужчины не могут смотреть иначе, даже увидев жертву автокатастрофы и спеша ей на помощь, если у нее от удара, например, задралась юбка или отскочили пуговицы на блузке. Они не могут удержаться от похотливого взгляда. Бертрам Тупра, наверное, был из числа таких, хотя, по правде сказать, они не часто встречаются в Англии, но у него была гладкая кожа, чуть более загорелая, чем обычно бывает у англичан, приплюснутый нос, похоже когда-то сломанный, русский рот и длинные ресницы, как у южанина. Да, он наверняка был из числа таких, и некоторые женщины умеют определить это мгновенно и не остаются равнодушными к их цепкому взгляду, а мужчины, в свою очередь, мгновенно подобную реакцию улавливают. По моей прикидке, ему было далеко за тридцать, пожалуй, лет на пять больше, чем мне, но внешность его казалась настолько изменчивой и необычной, что он мог иметь или сыграть любой возраст.
– Проходите, пожалуйста, мистер Тупра. Думаю, я знаю, кто вы такой. Вам что-то известно про Тома? С ним все в порядке? Он ведь жив, правда?
Он поднял руку, останавливая мои вопросы, словно хотел жестом предупредить: “Терпение, терпение. Еще рано говорить об этом. Всему свое время”. Хотя больше нам с ним говорить было не о чем, но его жест был таким властным, что я сразу же подчинилась. Как если бы спокойствие Тупры временно передалось и мне, однако длилось оно недолго.
– Вот как? – ответил он, словно и не слышал моих вопросов. – Том говорил вам про меня?
– Нет, никогда. Мой свекор Джек Невинсон как-то раз встретился с вами на улице.
– Да, действительно. Отец Тома, – проговорил он, скидывая пальто с плеч с изяществом тореадора и протягивая его мне, словно я была гардеробщицей в дискотеке. Он казался человеком очень самоуверенным и не привыкшим ходить вокруг да около. – Где мы могли бы присесть?
Я провела его в гостиную. Он сел туда, где когда-то сидел Мигель Кинделан, сама я опустилась в кресло слева от него, тоже как в тот раз, только теперь между нами не было колыбели. Я спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить – кофе или лимонада? Он помотал головой и почти пренебрежительно махнул рукой, словно бы даже с упреком:
– Нет-нет, это ведь не визит вежливости.
Моя тревога сразу же стала возвращаться. Но я держала себя в руках. И подумала: “Раз мы должны говорить о деле, то и будем говорить о деле”. Я чувствовала себя как человек, уже понявший, что надеяться не на что, и уже настроенный на худшее. Однако совсем не одно и то же – услышать худшее или только догадываться о нем, а ведь я еще ничего не услышала.
– Скажите, что известно про Тома? С четвертого апреля прошлого года я не имею о нем никаких известий. Можете себе представить, в каком я состоянии. Прошу, скажите мне правду. Он жив?
Тупра в упор посмотрел на меня своим ласковым, а на самом деле пронзительным взглядом. В нем не было той строгости, с какой сообщают о смерти, но не было и ничего утешительного. Зато была какая-то наглость, возможно вопреки его воле, просто он не мог от нее избавиться, как, скажем, и от цвета глаз. Тупра достал пачку странных сигарет, пестро разукрашенную пачку, и спросил, можно ли здесь курить, я сказала, что да, он предложил сигарету мне, я взяла, он вытащил еще одну для себя, поднес мне зажигалку и сказал (а я внимательно смотрела на огонек):
– Надеюсь, что жив, но точно я не знаю. – Пока он это произносил, огонек успел погаснуть, потом заговорил снова (уже без всякой паузы), а я резко дернулась назад и почувствовала пряный вкус табака (а когда гость чуть наклонился ко мне, давая прикурить, до меня донесся запах мяты и одеколона с травяным ароматом – от Тупры пахло приятно). – Я пришел, чтобы сказать вам именно это, хотя мы тянули до последнего и благодарны вам за терпение и выдержку. Некоторые жены уже нажали бы на все рычаги, не получая никаких известий в течение столь долгого времени, и каждый день теребили бы нас, мешая работать. Да, дело обстоит именно
