Девушки без имени - Серена Бурдик
Может быть, виновато было возвращение домой, когда я уже не чаяла снова увидеть хижину, или слабый сладкий запах маминой розовой воды, который будто бы все еще остался на белье, или музыка, звучавшая в ушах. А может, моя уверенность, что Эффи умирает, а значит, ей можно исповедаться. Я не знаю причины, но я рассказала ей всю правду о себе. Слова рвались наружу, как звери из клеток.
В детстве время было ярким и живым, после маминой смерти оно стало хрупким и колючим, бесцветным, как фотопластина. Ничто не казалось настоящим. Я думала, что Эффи заснет, но она слушала внимательно. Я ничего не упустила. Рассказала ей, что спала с Ренцо, что мама умерла, что я выкинула младенца в воду, что не хотела убегать из Дома милосердия, потому что меня не ждало ничего хорошего, что я сделала это только ради Эдны, которая бросила меня одну в лесу, где надо мной надругался мерзкий полицейский.
Когда я закончила, рука Эффи будто закостенела. В глазах у нее стояли слезы.
— Мне так жаль… — прошептала она.
Я не ждала от нее понимания и пожала плечами:
— Что теперь жалеть? Что сделано, то сделано.
— Ты не сказала, как тебя зовут по-настоящему.
Я выудила имя из памяти, покрутила его, как тусклую безделушку, которую хотела начистить.
— Сигне Хаген. — Здесь это имя снова показалось моим, хотя бы на одну ночь.
— Красивое. — Она улыбнулась. — Тебе подходит.
— Меня так отец назвал. Он говорил, что это имя означает «победа» и что я должна быть его достойна. Когда мне было семь, я прошила юбку посередине, чтобы она стала как штаны, втерла сажу под глаза, наточила палку и бегала по лесам, крича, словно воин. Я оставалась там до темноты, чтобы проверить, насколько я храбрая. Думала, меня выпорют, когда я вернусь, но папа только спросил, не добыла ли я что-нибудь на ужин, а мама поставила передо мной тарелку и велела есть. Она сказала, что воинам нужно хорошо питаться, чтобы быть сильными. — Я тоже улыбалась.
— Она была хорошая. — Эффи посмотрела в потолок.
— Да. — Я очень устала и не хотела больше думать о прошлом. — Давай поспим.
Эффи покачала головой. Губы ее шевелились, будто она шептала что-то стенам.
— Ну как хочешь. — Я отвернулась к окну. — У меня уже нет сил.
Я еще долго лежала, гладя в окно. Край выбитого стекла походил на крошечные прозрачные горы. Еще не совсем стемнело, и я видела ярко-розовый шиповник снаружи. Может быть, поэтому я почувствовала мамин запах?
Сестры говорили, что после исповеди становится легче. Кажется, они не совсем лгали, потому что, закрыв наконец глаза, я почувствовала, будто ничего не вешу. Во сне мама сорвала розу и, просунув руку через окно, вставила ее мне в волосы.
29
Эффи
Я чувствовала, что рядом лежит сестра. Протянув руку, я ощутила ее теплую крепкую спину и хотела позвать по имени, но давление в груди не позволяло словам вырваться из горла. Я села. Лунный свет мерцал перед глазами, как вода под лучами солнца. Я была не дома. Мне хотелось спросить Луэллу, где мы, но я смогла только ткнуть ее в спину.
— Что такое? — Она спрыгнула с кровати, ударилась ногой об пол, выругалась хриплым со сна голосом.
Только тут я поняла, что это не моя сестра, и сразу с болезненной ясностью вспомнила все.
Мэйбл потрясла меня за плечи:
— Ты можешь дышать? Что случилось? Ты жуткого цвета. Скажи что-нибудь.
Я упала на спину, и она снова выругалась:
— Черт возьми! Даже фонарь не нашла. Я пойду за помощью. Там хоть луна светит. Увижу тропинку. Только не смей умирать, ясно?
Она поправила подушку у меня под головой:
— Это все дом. Чертов дом! Нельзя было приводить тебя сюда. Пойду к тому фермеру, он ближе всех. Покажем тебя врачу.
Я покачала головой, и она наклонилась ко мне:
— Нет? Хотя ты права. Доктор не захочет тебя перевозить. Задаст слишком много вопросов. Тебе надо домой. У твоих родителей вообще есть крыша над головой или они тебя обратно отошлют в Дом милосердия? Почему ты мне вообще ничего о себе не рассказала? Где ты живешь? Куда тебя девать? — резко спрашивала она.
— Болтон-роуд, — кое-как прошептала я, сжимая ее руку.
— Дом милосердия тебе не дом, Эффи, — грустно сказала она.
Я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на каждом вдохе. Воздух убегал из легких, как волна от берега. Я не помнила, спала ли я, но вдруг услышала щебет ранних птиц. Зуек. Пять очков. Когда я открыла глаза, потолок над головой пошел складками. Кажется, меня оставили одну. Я ничего не слышала, кроме птиц, да время от времени у дома стрекотал кузнечик. Но, когда в разбитое окно проник свет, я тут же увидела животных Апокалипсиса, рассевшихся по углам комнаты. Они молча ждали, сложив крылья, как не умеющие летать птенцы. Лев положил голову на лапы, орел задрал клюв, бык бил копытом в пол. Все они таращились на меня черными глазами. Только у человека глаза были синие — глаза моего отца. Пока я смотрела на него, он встал на колени и расправил крылья. Свет, источаемый ими, омыл меня, как чистая вода. Все это казалось знакомым и в то же время неправильным. Я закрыла глаза и напряглась. Я не собиралась уходить без сестры.
Очнувшись, я обнаружила, что меня несет на руках крупный мужчина с белой бородой и добрыми глазами. Моя голова лежала у него на плече. Я слышала шаги, тяжелое дыхание, шуршание листьев.
— Держись, маленькая леди. Мы почти на месте,
