Панас Мирный - Гулящая
Она поднялась чуть свет и стала одеваться. Когда приехал Кравченко, она была уже совсем готова. Ах, как пышен, как роскошен ее наряд, как радостно и свежо ее белое личико! А головка? Круглая, как яблочко, она гладко причесана, а черная, длинная, толщиною в руку коса вдоль спины качается, и лента, красная, как огонь, спускается чуть не до полу.
Кравченко, еще молодой мужик, как увидел ее, прямо глаза вытаращил. А они у него серые, маленькие, да такие быстрые, как ртуть, бегают, а тут вдруг остановились, точно их кто гвоздиками приколотил. Не может он их отвести от Христи, только мигнет иной раз, будто бы смахнет набежавшую ненароком слезу, чтобы не мешала ему глядеть на такую удивительную красоту. А Христя тоже глядит на него, улыбается. Личико у нее свежее, белое, губы алые, как кораллы, брови черные с блеском, а глаза так и сверкают своей бездонной чернотой. Ничего не видно в их глубине, только на дне будто две искорки мигают, светятся.
- Садитесь, панночка, садитесь,- выходя во двор, говорит Оришка, тоже разодетая по-праздничному. На седой голове у нее коробом стоит черный платок, синий китайчатый балахон свисает с плеч и волочится по земле. Точно кто засушенную жабу завернул в синюю китайку, а на голову ей нахлобучил здоровенную шапку,- так выглядела Оришка в праздничном своем наряде.
- А ты, Василь, сиденье не сделал? - сказала Оришка, поглядев на телегу, где было брошено только немного гнилой соломы.
- Я сейчас, сейчас,- засуетился Кравченко и, бросив вожжи, стал устраивать сиденье.- Бабушка! Нет ли у вас лишней ряднинки?- спросил он, складывая солому в кучу.- Такое сиденье устрою - первый сорт. Царевне не стыдно будет сидеть! - хвастался он, подгребая и приминая солому так, чтобы не было ни бугров, ни ям.
Устроив сиденье, он соскочил с телеги и стал постилать рядно, которое вынесла Оришка. Там подсунет, тут подоткнет... Сам на свою работу любуется.
- Готово! - сказал он, хлопнув по сиденью рукой, чтобы солома примялась.- Садитесь!
Христя только собралась вскочить на телегу, как Кравченко подхватил ее сзади под руки и так ловко подсадил, что Христя улыбнулась.
- О, да вы мастер своего дела! - сказала она.
- Не впервой! - ответил Кравченко.- Сколько я этим конем народу перевез - не сочтешь!.. Ну-ка, бабушка, поживей задирайте ноги! - лукаво улыбаясь, обернулся он к Оришке, которая стояла около телеги, ухватившись руками за грядки.
- Сам задирай, сынок. А я стара уж, хоть бы как-нибудь потихоньку взобраться.
- Ну, давай помогу. Ра-аз! - крикнул он и, ухватив старуху одной рукой, поднял ее выше своей головы.
- Ну, и тяжелая же вы - ну вас совсем! Панночка куда легче! - смеется Кравченко, усаживая Оришку рядом с Христей.
- Старики всегда тяжелей молодых,- ответила та, усаживаясь поудобней.
- Да ладно, ладно. Нигде не натрет. Знаю, как кому делать. Небось еврею такое сиденье устрою - черта пухлого усидит. Ну, уже уселись? Трогай, Васька! - крикнул он на коня, который стоял у крыльца, опустив шею, и жевал губами. Верно, ругал хозяина за то, что насажал на телегу столько народу.Ну, заснул? Нно-о!!
Конь махнул хвостом и сразу как ошпаренный рванул и понесся. Кравченко, держа вожжи, бежал сбоку и направлял Ваську на дорогу.
- Ты, Василь, с горы не очень-то его гони,- сказала Оришка,- а то еще опрокинет.
- Э, толкуйте,- вскакивая на телегу, ответил Кравченко.- Да это у меня такой конь, что другого такого по всему свету не сыщешь. С горы спустит как на подушке снесет.
И действительно, еще только подъезжали к спуску, а конь уже пошел потише. А когда стали съезжать с горы, он выгнул спину, точно она у него была горбатая, и стал спускаться потихоньку, полегоньку. Хоть бы тряхнул, хоть бы разок оступился, а ведь гора крутая-прекрутая! Васька так спустил, будто на руках снес с горы седоков, и только внизу расправил ноги.
- А что? Не говорил я вам? - обернулся Кравченко к Христе и Оришке.Видали, как спускает? Пускай Вовк на своем вороном попробует так с горы съехать. Да с этакой горы пока съехали бы, вас бы так растрясло, все бы косточки болели, а то и вовсе вороной шеи бы вам свернул. Да он и на ровном месте против Васьки не устоит. Сперва-то он вскачь пойдет - куда как страшен! А версты две пробежит - и начнет отставать. Смотришь, мой Васька уже и вырвался вперед. Разве не бились мы с Вовком об заклад! Бились! Рубль я выиграл. Хоть за вороного он сотню отвалил, а я за своего только полсотни отдал. Да хоть и полсотни, зато с толком. Что с того, что конь у тебя гладкий, как печь, коли не везет? Такому коню - грош цена. А это конь так конь! Эй ты, басурман! - крикнул он на коня и натянул вожжи. Конь сразу прибавил шагу. Как будто и не очень бежит, а повозка катит, только колеса тарахтят.
- А что, видели? У него ума больше, чем у всех слобожан,- шутит Кравченко.
- Чего же вы его басурманом зовете? - спросила Христя.
- Басурманом? Так он ведь татарской породы. Басурман, значит, и есть. Но!.. Село близко! - повернулся он к коню.
Проехали еще немного - показались сады, левады, которые всегда окружают деревню. За ними - околица, площадь, а дальше хаты стояли сплошь, огороды тянулись, шли кривые улицы, перерезанные небольшими переулками. У Христи глаза разбежались, не знает, куда глядеть. Давно ли она ушла отсюда - а теперь село не узнать. За семь-восемь лет все так переменилось. "Тут, на этой стороне, стояла хата Вовчихи, куда мы, девушки, собирались на посиделки. Где она теперь?! И следа не осталось. Она на распутье стояла теперь все тут застроено, загорожено. А это чей дом покрыт дранкой? Это уж новость. При мне такого не бывало. Видно, какой-то богач поселился - двор обнесен забором. А это, кажется, хата Супруненко?.. Она... она... накренилась набок, покосилась, в землю вросла. Какое же чудище был когда-то этот Супруненко. А теперь? Может, и в живых уже нету?.."
Они проехали по улицам и выбрались на площадь. Вот и церковь заблестела перед ними. Какой огромной и красивой казалась она когда-то Христе, а теперь точно осела - совсем не видно ее из-за лип, буйно разросшихся вокруг. А погост, как и раньше, покрыт густой зеленой травой, узенькая дорожка, как и прежде, белеет кругом церкви, будто кто расстелил кусок белого полотна. И люди снуют... вон девушки уселись в тени, вон парни поглядывают на них из-за дерева, у самой церкви на травке детишки играют. Христю так и потянуло туда. Как только басурман остановился у ворот, Христя, как пташка, спорхнула с телеги и, как мотылек, влетела в ворота.
- Глянь, а это кто? - услышала она позади и впереди себя, и на нее устремились сотни любопытных глаз.
Христя, ничего не замечая, прошла прямо в церковь. Густая толпа народа, загородившая вход, расступилась перед нею,- красная юбка и бархатная корсетка потонули в море белых свиток и синих балахонов старых баб и молодиц.
- Кто это? Откуда она? - пробежал по церкви глухой шепот. Все глядели на Христю и удивлялись, не зная, откуда появилась эта залетная такая красивая пташка.
А Христя все шла и шла вперед. В сумраке, наполнявшем церковь, во тьме, трепетавшей в углах, она направлялась туда, к амвону, где перед старыми темными ликами икон горели целые снопы желтых копеечных свечек. Она остановилась только тогда, когда дальше идти было некуда. Перед нею пылал большой подсвечник; за ним висела икона божьей матери. Желтый лик богородицы от горящих свечей казался еще желтее, походил на лицо мертвеца. Только черные глаза нежно взирали на маленького сына, который сидел у богородицы на руке, прижавшись кудрявой головкой к ее груди. И у него был желтый лик, только уста алели да глаза задумчиво смотрели на людей. Тайный страх охватил Христю от этого задумчивого взгляда, и она, перекрестившись, опустилась на колени.
Она недолго молилась. Тот самый дьячок, которого она слышала еще в детстве, сиплым голосом затянул песнопение, и ей захотелось поглядеть на него. Сделав несколько земных поклонов, она поднялась и пошла к столу церковного старосты, где продаются свечи. По дороге она увидела и дьячка: он был такой же маленький и сухонький, как прежде, волосы так же были заплетены в косицу, только теперь она стала совсем короткой и жиденькой. Подойдя к церковному старосте, Христя стала в стороне, потому что около него столпилось много народу.
- Ну, что это вы сгрудились, как овцы. Отойдите! Проходите? Может, кому поважнее вас нужно подойти!..- кричал староста, без стеснения расталкивая людей руками.
- Пожалуйте... Вам сколько и каких? - услужливо обратился он к Христе.
Христя подняла на него глаза - да ведь это Карпо Здор, их сосед. Он, он, и голос его, и лицо,- только оно стало толстым и белым, да и сам Карпо разжирел и как будто стал выше. В синем суконном кафтане, причесанный не по-крестьянски, а на пробор, он выглядел таким богатым и важным.
Христя взяла у него целых пять белых свечек, заплатила двугривенный и поспешила уйти, чтобы Карпо не узнал ее. Ее так поразила эта встреча, что, пока она пробиралась к подсвечнику и ставила свечи, перед глазами у нее все стоял Карпо. Какая же теперь стала Одарка? Хотелось бы ей увидеть ее. Расспросить, как это Здоры разбогатели, только так, чтобы они не узнали ее. Раздумывая об этом, Христя не заметила, как поставила на подсвечник чуть не все свечи,- в руках у нее осталась одна свеча. Христю в жар бросило, когда она это увидела, и, хотя тут же было много других подсвечников, она прошла туда, где стояла раньше, чтобы поставить свечу перед иконой божьей матери.
