Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
— Какой у тебя странный вкус, милочка! Неужели же тебе не надоело каждый день есть одно и то же.
Она вспыхнула и отвечала дрожащим голосом:
— Нет, я уже привыкла к этому блюду, а менять привычки, говорят, вредно.
На четвертый день муж уже сам заказал ей телячью почку, а на пятый она вдруг горько заплакала и на расспросы мужа отвечала, что ей Петербург надоел, и она хочет сегодня же уехать домой.
Муж согласился, но раз навсегда решил, что у жены его скверный и тяжелый характер. Так думает он и до сих пор.
Вот теперь и решайте, что лучше: «тьма низких истин» — дохлые утки на стенах столовой, или «нас возвышающий обман» — величественное «бомб а ля Сарданапал», вместо пошлого, но честного картофеля?
В магазинах
Когда дама уезжает на лето, пусть даже в Париж, она непременно должна запастись всякой дрянью на всякий случай жизни.
А каких только случаев не бывает! Например, прогулка на лодке с мужем и детьми требует серенького платья и высоких башмаков.
Та же прогулка, но без мужа и детей, требует уже белого платья с открытой шеей и ажурных чулок.
Все нужно взвесить, все обдумать, все разыскать и купить.
А то подумайте, какой ужас: вдруг летом приедет к вам в гости Иван Степанович, тот самый Иван Степанович, который недавно сказал вам: «Я люблю голубой цвет — в нем есть что-то небесное», а вы как на грех ничего с собой голубого не взяли! Ну, подумайте только: в хорошеньком вы окажетесь положеньице?
Поэтому, удивительно ли, что все гостиные дворы и торговые ряды всего мира гудят в начале лета как улей, готовящийся строиться. С утра до ночи, то замирая, то снова ожесточаясь, жужжат по магазинам отъезжающие дамы.
Дамы бывают разные: дамы покупающие, дамы изнывающие, дамы просто созерцающие. Дамы с картонками, дамы с детьми, дамы со свертками, дамы с мужьями…
— Анна Николаевна! Вы куда бежите?
— Простите, дорогая, не узнала вас. Я так измучена… Шестой час, а я с утра здесь. Нужно было пол-аршина ленточки… Зонтик потеряла, не знаю, где… И кошелек, оказывается, дома забыла!
В магазинах давка и теснота. Покупательницы толкаются, наступают друг другу на шлейфы, и раздающееся при этом томное «pardon» звучит как самое грубое русское «о, чтоб тебе!»
Измученные приказчики к трем часам дня уже теряют всякую логику.
— Возьмите этот помпадур-с, — говорят они, развертывая материю. — Ново! Оригинально! Ни у кого еще нет — для вас начинаем. Будете довольны. Все хвалят. Вчера шестьдесят кусков продали этой самой материи, да сегодня восемьдесят, ей-Богу-с!
— Послушайте, я просила синюю, а вы мне показываете зеленую!
— Совершенно наоборот, — это зеленая-с.
— Да, что я не вижу, что ли? И вообще она мне не нравится.
— Совершенно наоборот, — очень нравится-с.
— Сударыня! — раздается сладостный голос. — Пожалте наверх. Получите разнообразие.
— Мальчик! Проводи мадам!
Несчастнее всех чувствуют себя в этой сутолоке мужья, сопровождающие своих жен. Сначала они еще пробуют острить и подшучивать над дамскими страстями.
— Бабы!.. Тряпки!.. Отчего нам не придет никогда в голову заниматься подобной ерундой?
Но они скоро теряют последнюю бодрость духа, смолкают, бледнеют, и глаза их приобретают невинно-фанатическое выражение прерафаэлистских девственниц.
— Мишель! Которая материя тебе больше нравится — вот эта голубая или сиреневая?
— Го-голубая… — раздается тихий стон.
— Ну, так отрежьте десять аршин сиреневой, — обращается дама к приказчику. — А ты, Мишель, не должен обижаться. Ты ведь сам знаешь, что у тебя нет вкуса!
И он не обижается! После четырехчасовой беготни по магазинам утрачиваются многие тонкости человеческой психики.
— Сколько стоит эта пряжка?
— Шесть рублей.
— Отчего же так дорого?
— Помилуйте, сударыня, — отвечает продавщица тоном оскорбленного достоинства, — В магазинах ведь это — настоящая медь! Чего же вы хотите?
— А камни плохие!
— Настоящее шлифованное стекло!
— Гм… Так нет ли у вас чего-нибудь попроще?
— Вот могу вам предложить.
И продавщица, с торжествующим видом, вынимает из ящика нечто в роде печной заслонки.
— Без всякого лишнего изящества — красиво, прочно, элегантно и дешево!
Но самый центр, самый пульс жизни представляют шляпные магазины. Перья, птицы, цветы, ленты и еще многое, «чему названья нет», вертится, поднимается, опускается, примеряется…
Странные шляпки бывают на белом свете! Иная, посмотришь, шляпа как шляпа, а вглядись в нее — целая трагедия: на отогнутых полях, конвульсивно поджав лапы, беспомощно раскрыв клюв, умирает какая-нибудь белая или желтая птица, а тут же рядом, «сияя наглой красотой», расцветает букет гвоздики.
Прямо — гражданский мотив!
Или представьте себе совершенно невинную шляпку с ленточками, цветочками, и вдруг вы видите, что из этих ленточек торчит маленькая золоченая лапка. Вдумайтесь в эту лапку! И вам покажется будто туда, в самые недра шляпы, провалилась несчастная птица; ее уже не видно, только простертая вверх лапа отчаянно взывает о помощи.
Жутко!
Но на психологию шляпок мало обращают внимания.
— Послушайте, отчего это здесь какой-то неподрубленный лоскут болтается?
— Это самая последняя французская неглижа! — отвечает приказчик.
А как прельщают покупательниц продавщицы хороших магазинов. Они поют, как сирены, и как соловьи, сами закрывают глаза, заслушавшись своего пения.
Они заставят вас купить, вместо намеченной вами хорошенькой розовой шляпки, какой-нибудь коричневый ужас, и вы даже не заметите этого!
Им ничего не стоит водрузить над бледным, измученным лицом пожилой женщины яркий зеленый колпак, с угрожающими перьями, и потом замереть в экстазе, словно они очарованы представшей пред ними красотой.
И несчастная, загипнотизированная женщина покупает колпак и делается на весь сезон предметом издевательств уличной толпы, злорадства знакомых и стыда своих родственников.
И, натешившись вдоволь над одной жертвой, сирены принимаются за другую.
— Да, но се тре-шер, слишком дорого, — слабо обороняется жертва.
— Вы, вероятно, хотите сказать: слишком дешево, — издевается сирена. — Взгляните! Ведь это натуральное воронье перо! Эта шляпка ничего не боится. Вы можете надевать ее и под дождь, и в концерт, и везде она будет одинаково хороша! Мы только потому и уступаем ее так дешево, что она приготовлена в нашей мастерской.
Через пять минут другая сирена поет над той же самой шляпкой, но уже перед другой покупательницей:
— Взгляните, какая работа! Здесь все подклеено, ничего нет натурального. Это наша мадам привозит из Парижа.
Поет, а воронье перо трепещет в ее руках, — трепещет и не знает, что ему думать о своем происхождении: подклеено ли он в Париже, или произошло натуральным путем в России?
А дама смотрит на него в тоскливом недоумении: когда оно должно стоить дороже — когда натуральное и ровно ничего не боится, или когда подклеено со всей искусственностью, на какую способен Париж?..
Дама просит, пока что, отложить для нее эту шляпку, потому что ей надо посоветоваться с мужем, подругой, теткой, женой брата и двумя сестрами. Потом она выходит на улицу, долго моргает, приложив палец к виску, и не может понять — кто она, зачем сюда попала, что нужно еще купить и, главное, где она живет.
— Извозчик! Алло! 127-51, тридцать копеек… Ну, чего смотришь? Не хочешь — не надо. Другого возьму.
1-ое апреля
1-ое апреля — единственный день в году, когда обманы не только разрешаются, но даже поощряются. И — странное дело — мы, которые в течение трехсот шестидесяти пяти, а в високосный год трехсот шестидесяти шести дней так великолепно надуваем друг друга, в этот единственный день — первого апреля — окончательно теряемся.
В продолжение двух-трех дней, а некоторые так и с самого Благовещения ломают себе голову, придумывая самые замысловатые штуки.
Покупаются специальные первоапрельские открытки, составленные тонко, остроумно и язвительно. На одной, например, изображен осел, а под ним подписано:
«Вот твой портрет».
Или, еще удачнее: на голубой траве пасется розовая свинья, и подпись:
«Ваша личность».
Все это изящно и ядовито, но, к сожалению, очень избито. Поэтому многие предпочитают иллюстрировать свои первоапрельские шутки сами.
Для этого берется четвертушка почтового листа, на ней крупно, печатными буквами, выписывается слово «дурак» или «дура», в зависимости от пола адресата.
Буквы можно, для изящества, раскрасить синими и красными карандашами, окружить завитушками и сиянием, а под ними приписать уже мелким почерком:
«Первое апреля».
