Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
«Вера сидела на стуле».
Как-то глупо выходит. Да, в сущности, и не все ли равно, на чем она сидела? Главное в том, что она сидела, а как именно — это, по-моему, уж дело ее совести.
Ну-с, итак, значит, Вера сидит.
А дальше что?
Я, собственно говоря, придумала, что в первой главе должна приехать к Вере в гости бывшая институтская подруга, в которую потом влюбится Верин муж, молодой помещик, и так далее, вроде «Снега» Пшибышевского.
Хорошо было бы приступить к романсу с философским разгоном.
Вера сидит, а подруга едет.
Ты, мол, расселась, а беда не сидит, а едет.
Что-нибудь в этом роде, чтобы чувствовались ужас и безвыходность положения.
Но, с другой стороны, невыгодно сразу открывать читателю все карты. Догадается, в чем дело — еще и читать не станет.
Теперь как же быть?
Опять все-таки в рассказике все это совсем просто. А в романе, раз вы написали, что Вера сидит, то уж одним этим вы влезли в довольно скверную историю. В особенности если вы собрались писать роман натуралистический.
Вы немедленно должны обосновать исторически, вернее — генеалогически. Должны написать, что еще прадед ее, старый Аникита Ильич Густомыслов, любил посиживать и что ту же черту унаследовал и дед ее Иван Аникитич.
А если стиль-нуво, тогда еще хуже. Тогда нужно написать так:
«Вера сидела, и от этого ей казалось, что она едет по сизому бурелому, и вдали узывно вабит свирелью, и от этого хотелось есть ежевику и говорить по-французски с легким норвежским акцентом»…
Когда прошла первая неделя Великого поста, я просмотрела свою рукопись:
На чистом листе бумаги большого формата было написано:
«Вера сидела».
За пять лет я подвинулась на одно слово назад!
Если так пойдет, то через десять лет от моего романа, пожалуй, ровно ничего не останется!
Пока что — положу его в стол. Пусть хорошенько вылежится.
Это, говорят, помогает.
Эх, Вера, Вера! И зачем ты села!
На серьёзную тему
Мне сказали:
— Не хорошо все «хи-хи», да «ха-ха». Напишите серьезную деловую вещь.
Наставление это как раз совпало с моим намерением, потому что я сегодня все утро думала на самую серьезную тему. Я думала о лошадях.
Знаете ли вы, сколько в большом городе лошадей? В Петербурге, кажется, что-то около пятнадцати тысяч, а то и того больше.
Пятнадцать тысяч!
Если бы все эти пятнадцать тысяч сговорились и построили свой собственный город, то город этот вышел бы не меньше любого губернского.
Лошадям, в среднем, живется не особенно худо. Конечно, они много работают, но не все. Избранные стоят в дорогих конюшнях и заботятся только о своем потомстве.
Словом, tout comme chez nous[55]. Пусть работают — не это плохо. Плохо то, что у них, несмотря на тяжелый вечный труд, нет никогда гроша медного за душой.
Лошадь служит словно курсистка, окончившая два факультета, не стесняющаяся расстоянием и готовая в отъезд за стол и квартиру.
Это неприлично и недопустимо.
Каждый лошадиный хозяин мог бы назначить своей лошади соответственное жалованье. Сколько может. Ну, хоть копеек тридцать в день.
Деньги эти должны быть положены на лошадиное имя в банк или сберегательную кассу.
Изредка, раз в месяц, каждая лошадь должна иметь свой выходной день. И вот тут-то ей деньги и понадобятся.
Конечно, нельзя отпускать лошадь одну. С ней должен идти какой-нибудь провожатый, который за этот труд получит вознаграждение из лошадиной кассы. На шею лошади нужно повесить кошелек с ее карманными деньгами.
Таким образом, лошадь может гулять и веселиться по своему усмотрению. За все она отвечает своими честно заработанными деньгами.
Представьте себе, что лошадь, проходя мимо зеленной лавки, соблазнилась и вытащила из корзины морковку. Сейчас же провожатый вынимает из ее кошелька причитающуюся за эту закуску сумму и платит хозяину-зеленщику.
Если, не дай Бог, лошадь свалит кого-нибудь с ног на улице — можно сейчас же из ее сумм удовлетворить претензию пострадавшего.
На лошадиные развлечения тоже следовало бы обратить внимание. Собственно говоря, этого не делалось до сих пор только потому, что хозяева не желали лишних расходов. Я уверена, что если у лошади будут свои средства — развлечения явятся сами собой.
Например, цирк. Неужели вы думаете, что цирк не был бы занятен для молодой лошади? Ей было бы очень интересно следить за упражнениями своих товарищей, а над клоунскими остротами она ржала бы так же усердно, как галерка.
Недавно в цирке я слышала такой юмористический диалог.
Клоун спрашивает у лакея:
— Ты женат? — Нет.
— Ну, так вот тебе за это!
Клоун размахнулся и дал лакею пощечину. Вот и все.
Ну, разве это не лошадиное остроумие?
Я заметила, как дрессированная лошадка отвернулась и громко фыркнула.
Кроме цирка, для лошадей были бы очень занятны некоторые пьесы наших частных театров.
Впрочем, почему это я, так болея о судьбе лошадей, ни минуты не подумала о коровах? Конечно, корова не работает, а только дает молоко. А наши мамки разве работают? Недавно на моих глазах произошла следующая история. Знакомая дама сказала мамке своего ребенка:
— Акулинушка, пришей мне, пожалуйста, к лифчику пуговку.
А Акулинушка в ответ:
— Я к вам рядилась дитю питать, а не шитье шить. Вы меня этим словом так расстроили, что у меня вся душа перекисла.
Пришлось дать ей на оздоровление души полтинник.
Вот видите, если мамка, кормящая одного ребенка, не желает сделать такого пустяка, то как же можем мы требовать этого от коровы? Корова кормит своим молоком ежедневно человек 10–12 и уж имеет полное моральное право не пришивать пуговиц к лифчикам. Не правда ли?
Но главное вот что.
Самая завалящая мамка получает хорошее жалованье. А корова?
Видали ли вы хоть одну корову, скопившую под старость деньгу на теплый хлев?
Бутылка молока стоит 10 копеек. Пусть 8 из них идут на барыш и на возмещение расходов, но 2 копейки — это уж коровья доля. Как хотите!
Итак — корове тоже небольшое жалованье и выходной день. Если кого забодает, — лечить или хоронить на свой счет. Все свои прихоти оплачивает сама.
Если же корова растранжирила все свое состояние — записать ее в общество взаимного животного кредита. Это приучит ее к экономии и осторожности.
Знаю, что все это и полезно, и даже необходимо, и вовсе уж не так трудно исполнимо, но чувствую, что никто не отзовется всей душой на предложенную мною реформу, над которой я так долго (целое утро) работала.
Такова судьба всех великий идей.
Двойники
Не случалось ли с вами, что вдруг совершенно незнакомый человек поклонится вам на улице? Или даже заговорит, называя вас дорогим Николаем Ивановичем, когда вы всю жизнь для всех были Петром Николаевичем?
И не случалось ли с вами, что кто-нибудь вдруг скажет: «А я вас вчера видел в цирке», тогда как вы самым честным образом были на вечернем заседании?
Все это кажется удивительным только на первый взгляд. На самом же деле это объясняется очень просто.
Вся суть в том, что у каждого человека есть свой двойник.
Увидеть этого двойника вам никогда не удастся. Лучше и не старайтесь. Но слышать о нем приходится слишком часто и, к сожалению, почти всегда вещи, не делающие ему чести. Мне, по крайней мере, никогда еще не приходилось слышать лестных отзывов о чьем-нибудь двойнике.
У одного почтенного доктора двойник — известный одесский шулер.
Двойник Толстого — какой-то скверный мужичонка, спекулирующий этим своим сходством.
Почти у каждой знаменитости двойник ведет себя очень скверно, подводит своего принципала и ставит его часто в самое незавидное положение.
Сколько драм, сколько семейных несчастий произошло из-за недобросовестного двойника! Подумать страшно!
Говорю обо всем этом смело и открыто, потому что в настоящее время считаю себя в безопасности: мой собственный двойник, после какой-то скверной истории, уехал навсегда в Америку.
Двойник этот мучил меня несколько лет подряд, не оставляя ни на минуту в покое. Я мстила ему, как могла и умела, но не знаю, достигла ли цели.
Теперь, когда все кончено, приятно вспомнить былые беды, зная, что они не повторятся.
Первый раз, когда я узнала о существовании у меня двойника, я отнеслась к этому очень весело и легкомысленно.
Мне сказали:
— Понравилось вам вчера в цирке?
— В цирке? Да я вчера просидела весь вечер дома! Почему вы думаете, что я была в цирке?
Спросивший немножко смутился и сказал:
— Да? Ну, простите, я, значит, спутал. Переменим разговор.
Все посмотрели на меня подозрительно, а спросивший, уходя, шепнул мне:
