Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
напротив меня и справа от Историка, ставшего как бы тамадой столика, сидел, представленный нам Куняевым, – то ли Передреев, то ли Перефефелов, юноша со смешной, но незапоминающейся фамилией и внешностью. его недоверчивый анфас, однако, действительно был в «молодёжном» номере нашем – перед стихами или прозой, уж и не вспомню. юноша выглядел немолодо в великоватом ему чёрном пиджаке – тотчас мы узнали, что в отличие от нас с Историком, он семеен, и уже молодой папаша, отчего худоба, молчаливость и смущённость его стали яснее. а вот когда Куняев, сформировавший с нашим участием тоже отчасти молодёжный стол, перешёл к вопросу образованности Передрейфилова, то «Академия ФСБ» прозвучала колокольным звоном… и тотчас перлилась в тост самого главного редактора:
– Вот я всё и мечтаю, ребята, что когда-нибудь ФСБ и скинхеды – да что там одни скинхЕды? – все патриоты объединятся, и настанет время нам выходить в государственном масштабе и государственными тиражами…
всё это он проговорил, шагая от нашего стола к креслу широкомЯсой дамы. говоря о скинах, он кинул именно в её сторону увесистый взгляд. тут-то в зимнем оконном освещении я и узнал в ней Марию Стругову. стальной цвет глаз на горизонтальном овале лица хладнокровно соучаствовал и, казалось, уже царствовал. «Как я её называю, нашу Хавроню – именно, именно поэта, а не поэтессу…» – продолжал главный редактор тему сближения реакционеров и путинских ФСил Быстрого реагирования, а я уже осовело поглядывал на Историка, он и сам косил всепрезирающим оком на меня, улыбаясь половиной лица и давая понять, что именно в этот сумасшедший дом звал меня…
как ни банально, сколь ни цитатно, но «другие любимые авторы» обозначились чётко – со стихами своей наяды-блОндушки я б теперь к волчаре и не сунулся, на фоне вожделеющей волосаторукого скинхеда деревенщины (хотя, даже доярки постройнее будут). если молодая, в общем-то, баба позволяет себе расплываться до таких размеров – что-то фашистское должно проснуться не только в её стихах, но и в мужчинах, не при касании, а при одном лишь взгляде на неё. летовское «хэй, бабища, блевони» спето как раз по данному поводу. впоследствии она заполировала свой имидж одной лишь строкой, которой сказано всё – как говорится, крэдо… «боже, храни ОМОН»!
пытаясь вывернуть влево ситуацию, я самочинно встал для тоста. не важно, что говорил, но увиденный мною во глубине вечери генерал Ивашов зажёгся глазами возле стола главного редактора. не тост, а речь моя – была, конечно, красной… помогал ветер, задувающий в форточку и разгоняющий застойные водочные флюиды. когда закончил говорить, а точнее – когда вернулся взглядом в правую сторону, Струговой уже в кресле не было. она буквально испарилась, как во время экзорцизма Диавол… Ивашов же взял ала верды и долго благодарил редакцию за приглашение таких молодых дарований – да-да, именно тогда смылась Стругова, всё же дождавшись оценок!
6
но, конечно, новый две тысячи шестой мы отметили не только в кабинете Куняева. теперь, когда Историк трудоустроился, его приглашения к себе, на Речной Вокзал, за Парк дружбы – стали звучать чаще, увереннее, особенно после выхода молодёжного номера. немудрено, кроме меня ему и звать-то было некого. помню, после знакомства в СКМ, первый с ним проход от метро через парк: он шёл и чадил «Петром», и указывал из-под расступающихся хмурых ветвей начавшихся нулевых мне земли своего детства и отрочества восьмидесятых. это был путь в Советский Союз, на его просторные московские окраины, где я не бывал в те времена, когда был он, Союз… стадионы эти, парки, пруды – планировались и вырисовывались на карте Москвы тогда, когда я жил и бродил исключительно в пределах Садового Кольца.
…был лишь один случай, когда мы рванули сюда, сев на «Маяковской». авантюра была из серии «слабо?» – вытащил нас Дэн Голышев, с четвёртого этажа, из такой же, как у меня, квартиры. мол, что мы, как дети, катаемся на санках с короткой горки – с крыши подземного гаража? где весь риск – налететь при удачном разгоне на проезжающий по двору редкий «жигулёнок»… вот на Водном Стадионе – горки! лет нам с Жэкой Стычкиным было уже по восемь-девять примерно, а санки-то старые, алюминиевые, детские. отличающиеся лишь расцветкой реек – либо чередующиеся с жёлтыми синие, либо, как у меня, красные и зелёные. тоталитаризм был безжалостен к детям, никакой свободы выбора… мы уже мечтали о снегокатах – и Стычкину эту махину, в конце концов, купили, а у меня она осталась в мечтах… но туда, в неизвестность, мы поехали, надев вроде ранцев на плечи свои лёгкие санки. из метро пересели в красный тряский и приятно пробензИненный автобус ЛИАЗ, вышли где-то уже у лесополосы, перешли дорогу и мимо заброшенного здания какого-то порта или речного вокзала, со ржавыми листами на окнах, дошли до льда, которым была покрыта гладь водохранилища или канала. пошли по недавно схватившемуся льду, не боясь под него провалиться, хотя было не слишком морозно, и потому неохотно к своему завершению направлялся год – этак восемьдесят четвёртый.
солнце ободрило, и вскоре мы увидели слева на холмистом берегу завидные извилистые, накатанные, почти как для бобслея – ложбинки-съезды меж деревьев. забрались, и начали лихачить. развеселились в процессе катания, налетая и на здешних катальщиков – они зло таранили нас, как бы давая понять, что мы чужие, и провоцируя драку. мы знали, что старший Дэн нас защитит, если что… в знак центровой солидарности, мы сцепили санки верёвками – чтоб опаснее и веселее было срываться по ложибнам. выезжали делко на лёд, холодивший сквозь не очень тёплые одежды. вроде все прошли экзамен «на слабо» и готовы были отпустить
