Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
А здесь, в банке, речь шла уже об огромных, неестественно огромных деньгах и роскошествах. Пьяное тело Юнакова увозил бронированный «Мерседес» под охраной двух джипов, набитых телохранителями. В командировки его уносил личный самолет. Юной любовнице президент, баяли, подарил квартиру окнами на Нескучный сад. Мало того, «головка» банка выстроила себе на Кипре целый дачный поселок. Причем это были не какие-то там, извините за грубое слово, коттеджи. Замки! А директор кредитного департамента Шорников завел в своем замке удивительную штуку. Это была широкая постель с гидроматрацем, таившая под собой сложный подъемный механизм. Достаточно нажать кнопку, чтобы ложе любви из спальни на первом этаже вознеслось на крышу замка прямо под звездное южное небо. В черепичной крыше были замаскированы специальные створки, вроде тех, что прикрывают ракетные шахты. Так вот, створки распахивались, и над замком воспаряла застеленная душистым бельем кровать! Соседям идея настолько понравилась, что вся банковская «головка», обосновавшаяся на Кипре, тут же завела себе точно такие же кровати. Малевичу, чтобы не отстать от сподвижников, пришлось почти полностью перестроить свой замок. Изредка начальство на банковском «Боинге» в сопровождении длинноногих переводчиц вылетало на Кипр передохнуть. Теперь вообразите картину: пряный аромат средиземноморской ночи, луна, как золотой медальон на груди юной эфиопки. И вдруг – на фоне черного неба, точно по команде, взлетает, вея по воздуху простынями, десяток кроватей. А на кроватях, воздевая к звездам длинные ноги и оглашая ночной эфир проспонсированными стонами, юные девы отдают свои нежные тела пузатым финансовым гениям из далекой России…
– Откуда у них столько денег? – изумлялся Башмаков.
– Оттуда! – угрюмо отвечал Гена.
Постепенно Олег Трудович начал привыкать к новому месту работы. Начал привыкать к дорогим запахам в лифте, напоминавшем, особенно по утрам, ящик для хранения дорогого парфюма. Начал привыкать к разговорам о том, что в Коста-Брава в этом году было все очень дешево и что десять «штук» за «Пассат» 93-го – дороговато. И все-таки когда вечером, заученным жестом показав охранникам закатанное в пластик удостоверение, он выходил из стеклянного стакана и спускался по широким ступенькам, у него появлялось ощущение, будто выходит он из аэропорта. Будто он прилетел из какой-то очень чистой, душистой, сытой страны в некое странное замороченное пространство с подземными переходами, забитыми просящими нищими и продающими полунищими. А добравшись до дома, Башмаков вновь обнаруживал замусоренный подъезд, развороченные почтовые ящики или изобретательно загаженный лифт.
– Это ты, Тапочкин? – слышал он Катин голос из комнаты.
– Я.
– А Дашка?
– Ее сегодня куда-то пригласили…
– Ужинай один. Я лежу. Устала как собака…
А утром он совершал этот путь в обратном направлении – толкался в метро среди непроспавшихся людей и слышал вдруг истошный крик:
– Дорогие гра-аждане, извините, что вас беспокою! Сам я неместный инвалид…
И, все ускоряя шаги, чтобы поскорей удрать из этого горького, выморочного пространства, он взбегал по ступенькам, взмахивал перед охранниками удостоверением, вскакивал в стеклянный стакан – и возвращался в ту страну, где все люди сыты и веселы и говорят о том, куда бы лучше вложить деньги и стоит ли в этом году снова ехать в Грецию или же попросту взять да и махнуть на Майорку… Кстати, когда Башмаков внезапно оказывался рядом, разговор про Майорку притихал – и он чувствовал на себе недоуменные взгляды. Так, наверное, одетые по киношной моде пятидесятых стиляги смотрели на бредущего с авоськой старого буденновца во френче и галифе.
– Папчик, тебе нужен новый костюм! – объявила за ужином Дашка.
Он и сам это понимал. В прежнем, подзатершемся, мешковатом, Башмаков чувствовал себя неуютно, он даже в лифте старался встать в уголок, чтобы не нарушать стилистическое единство сотрудников. Это напоминало ему одну историю, случившуюся в детстве.
Отправляя сына в пионерский лагерь, строгая Людмила Константиновна кроме уставных коротких штанишек дала ему с собой еще и сатиновые шароварчики. Катастрофизм ситуации выяснился на первой же линейке. Оказалось, все мальчишки в отряде одеты в «техасы», недавно вошедшие в моду и только-только освоенные отечественной швейной промышленностью. В своих шароварчиках маленький Башмаков напоминал бандуриста, вставшего в ковбойский строй. Мальчишки хмыкали, девчонки прыскали, взглядывая на Башмакова. А тоненькая большеглазая девочка со стрижкой под «гаврош», понравившаяся Олегу еще в автобусе, смотрела на него так, точно он только что на ее глазах замучил и съел невинную кошечку.
Всю ночь маленький Башмаков не смыкал глаз, лелея горестные планы побега. Жизнь в шароварах казалась жестокой и бессмысленной. Останавливало лишь то, что у него не было денег ни на электричку, ни на метро. Наверное, именно в ту ночь он впервые, еще не ведая этого слова, почувствовал себя эскейпером. Он лежал и воображал, как лесами, раздирая лицо сучьями и в кровь сбивая ноги, станет пробираться к Москве, потом «зайцем», меняя автобусы и троллейбусы, рискуя попасть в милицию, достигнет родного дома.
– Етитская сила! – только и вымолвит, увидав его на пороге, сосед Дмитрий Сергеевич.
На шум выбегут мать с отцом, будут обнимать, тормошить, спрашивать, что случилось. А он после долгого молчания, уступая их мольбам, одними лишь глазами покажет на эти омерзительные шароварчики. Родители сникнут, осознав всю чудовищность случившегося, и начнут спорить, кому из них двоих пришла в голову садистская мысль снарядить сына в пионерский лагерь этими чудовищными портками, которые ни за что не стал бы носить даже Тарас Бульба… И все! И начнется совершенно другая жизнь…
Спасение пришло неожиданно. Буквально на второй день лагерной смены к толстому мальчику по имени Алик приехали такие же толстые родители, чтобы проверить, не голодает ли их пузанчик в пионерах, а заодно привезли ему две огромные сумки жратвы. Маленький Башмаков, набравшись храбрости, попросил Аликову маму позвонить Людмиле Константиновне и передать, чтобы она в ближайшее воскресенье привезла ему брюки, любые, хоть школьные. Мать, несмотря на всю свою строгость и бережливость, догадалась и доставила ему вместе с гостинцами – конфетами, печеньем и клубникой, пересыпанной сахаром, – новенькие коричневые «техасы», да еще со специальным ремешком, имитирующим патронташ. Такого ремешка не было ни у одного пацана в отряде!
– Прямо Лимонадный Джо! – похвалил, оглядев сына, Труд Валентинович, выпивший на Павелецком вокзале свою «конвенционную» кружку. – Друг индейцев…
Маленький Олег Трудович еле дождался, когда родители с ним напрощаются и побредут по пыльной бежевой дороге к станции Востряково. Чувство счастливой гордости, которое он испытал, выходя на вечернюю линейку не в шароварах, а в «техасах», Башмаков запомнил на всю жизнь. Он стал таким, как все, а девочка, остриженная под «гаврош», посмотрела на него с интересом.
Кстати, это пионерское лето ознаменовалось еще одной мукой, но уже не материального, а душевного свойства. Дело в том, что в лагерь маленький Башмаков отправился, бережно храня нежную тоску по кустанайской Шуре. И вдруг эта девочка-гаврош… Они убредали за футбольное поле, в дальний угол лагеря, где рос, испуская розовую сладость, белый шиповник, собирали зарывшихся носиками в желтые тычинки бронзовок.
Девочка рассаживала жуков по своему платью, словно украшала себя изумрудами, и спрашивала кокетливо:
– Мне идет?
И маленький Башмаков чувствовал, как в его щуплой мальчишечьей груди томятся теперь два сердца, две нежные тоски. Он с этим боролся и рассудил, что по всем законам справедливости преимущественное право имеет более ранняя нежная тоска. Сделав над собой страшное усилие, Олег порвал, не читая, записку, которую со словами «позвони мне!» сунула ему девочка-гаврош во время прощального костра. Он ведь не знал еще, что Шура уже уехала в Кустанай и никогда не вернется…
– А ты знаешь, что говорят про тебя наши девушки? – спросила Дашка.
– Что?
– Что ты интересный мужчина, но очень скромный.
– Да?
– Да.
Первые месяцы Башмаков получал небольшую зарплату, зато когда кончился испытательный срок, его благосостояние резко возросло. Это была хитрая система: в рублях он продолжал получать все то же невеликое жалованье, но одновременно ему на счет переводилась серьезная сумма в долларах – проценты с кредита, который он якобы взял у своего банка и тут же положил в свой же банк.
– Как это? – спросил
