Леонид Андреев - Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи
Монастырский. Ну, что ты, Михаил: теперь у тебя такие советчики — это не мы с Татьяной Тимофеевной.
Таежников. А если и они ошибутся? Вдруг скажут, что это… ну, новое, что я еще напишу, никому не годится? Тут, брат, можно и голову потерять.
Монастырский. Да зачем же они скажут? Говорили одно, а потом скажут другое? Мнительный ты человек, Миша, недоверчивый… ты вспомни только, что это за люди!
Таежников (задумчиво). Да — люди совсем необыкновенные. Это счастье: встретить таких людей на своем пути. Какая пламенная душа у одного! Какой тонкий и спокойный ум у другого! Ты правду сказал: я мнителен и недоверчив, несчастье и люди научили меня этому пороку, а с ними — я себя не узнаю!
Монастырский (восторженно). Да что ты!
Таежников. Честное слово! Я развязан, я прост, я даже шучу!.. Это я-то!.. и знаешь, довольно недурно шучу, вчера мы все так хохотали, я капитана изображал!..
Оба смеются.
Монастырский. Ну? Капитана!
Таежников. Хотят с ним познакомиться, особенно Григорий Аполлонович. Надо будет повести его…
Монастырский (в испуге). Ну что ты, как можно! Нет, не надо… пустится он еще в литературу, таких цитат наделает! И скажи, Миша: неужели тебе не страшно с ними? Я бы от страху умер, а ты еще шутишь… Какой ты!
Таежников. Да, может быть, я от страха и шучу!.. Нет, сочиняю, с ними я забываю всякий страх. Удивительное явление, но с ними как будто прибавилось у меня и таланта, и души, и ума — не узнаю себя, да и только! И в то же время… будто постарел я, Егор, будто в одну эту неделю мне прибавилось два десятка лет.
Монастырский. Пустяки! Наоборот: ты и с лица моложе стал, и в движениях у тебя появилась этакая живость… даже пополнел как будто! Ей-Богу!
Таежников. Ну уж — пополнел!.. (Задумчиво.) А верить все-таки — буду только себе. Да, себе.
Молчание. Монастырский, покуривая, наслаждается видом товарища.
Монастырский. Ты счастлив, Миша?
Таежников. Счастлив? Право, не знаю. Должно быть, счастлив, а то как же?
Монастырский. Знаешь, как мне представляется этот вечер, когда они пришли? Его тайное значение — понимаешь? Будто это — Введение во храм, праздник… понимаешь?
Таежников (задумчиво). Да, пожалуй.
Монастырский (значительно и тихо). Понимаешь: «Восстань, пророк — и виждь и внемли — исполнись волею моей — и, обходя моря и земли — глаголом жги сердца людей»! (Полным голосом.) «Глаголом жги сердца людей»! (Значительно поднимает руку с папиросой.)
Таежников встает и беспокойно ходит по комнате, хмурясь и кусая губы.
(Нерешительно.) Конечно, тут речь идет о пророке, и, может быть, это не совсем удачное сравнение, но….
Таежников (резко). Не в этом дело. Глаголом жги сердца людей — тебя это особенно. поражает, да? Нет, милый, тут дело в другом… вот: исполнись волею моей! Я, брат, человек не робкий, я даже дерзкий человек, но когда я представляю это (тихо и значительно) исполнись волею моей — мне страшно до дрожи, до холода в спине! Ты понимаешь: чья это воля?
Монастырский (тихо). Понимаю.
Таежников. Хочется бежать, как трусу, укрыться одеялом с головой… так это страшно и невыносимо! А вдруг не выдержу? А вдруг — предам?.. мало ли пророков изменяло своему священному долгу! А если еще хуже: погрязши в тину мелочей, предавшись суете бегущих дней, в заботах о ничтожном и земном — забуду я священные глаголы и подменю их… кимвалом бряцающим!.. Страшно, Егор. А впрочем… вздор все это, нервнические бредни. Какие там глаголы! Буду литератором, как и многие другие, вот и все. — Нам надо трогаться. Егор, нынче вечером я опять у них, какое-то собрание. Все готово?
Монастырский. Все. (Хмуро.) Скрытый ты человек, Михаил: иногда даже обидно.
Таежников. Не обижайся, я тебя люблю. Пустяки, брат. Что ж… разве взглянуть на эти стены, проститься с ними… выйди сюда, Егор.
Выходит на середину, осматривается задумчиво; Монастырский также.
Монастырский. Бедность!
Таежников. Печальное и темное жилище: воздух тяжел, как в склепе, и так мутен этот нищенский свет! А живут… (Задумывается.)
Монастырский. И ты жил.
Таежников. Да, жил.
Монастырский. А пройдет время, и все это, печальное и темное, станет в воображении, как милый призрак… Вот тут мы в стуколку играли, когда они вошли…
Таежников (усмехаясь). А вот тут, на полу, я пьяного Горожанкина полотенцем связывал, а он меня за палец укусил… Идем!
Идут в маленькую комнату. Монастырский сзади.
Монастырский. Миша!.. Нет, я о личном (смущаясь)… хочу я у тебя совета попросить. Видишь ли, в чем история: приглашают меня на зиму в провинцию, и знаешь, того… в оперу!
Таежников (радостно). Да что ты! Это история!
Монастырский. Кха… да, история. Неважная, конечно, опера, провинциальная, но после моих подвигов в саду «Кинь-грусть» это — как бы тебе сказать — карьера, да. Пустяки, в сущности: импресарио один меня увидел, когда я Ахилла выкамаривал. (Поет.) Я Ахилл-хил-хил…
Таежников (взволнованно). Не балагань, пожалуйста. Так вот как, а?
Монастырский. Пока царей и жрецов буду петь: он нашел во мне этакую величественность; и походка, говорит, достаточно журавлиная…
Таежников. Оставь! (Ходит, поглядывая на скромно Сидящего Монастырского.) Так вот как! Ах ты, рожа! Да, да, конечно — и ты отсюда, и я. И вдруг… пройдет десяток лет и… (Останавливается перед Монастырским.) Егор, ты воображаешь?
Монастырский (тихо). Воображаю.
Счастливо и задумчиво улыбаясь, смотрят друг на друга.
Таежников (тихо и вдумчиво). Ах ты, рожа!..
Монастырский (расплываясь в улыбке). Мы уж вчера и договорчик смахлевали, я уж и денег на фрак взял… (Хватаясь за голову, как от зубной боли.) Миша, подумай: я — во фраке!
Смеются.
Что будет с капитаном, когда увидит!..
Таежников (смеясь). Да, я думаю! (Что-то вспоминая.) Да, с капитаном… я ведь с тех пор его и не видал. А что Татьяна Тимоф… Таня, я и ее что-то не вижу?
Монастырский. Ее я видел сегодня… ничего. Здорова. Вчера я их с Полиной видал.
Таежников. Ну — идем.
Монастырский (медлит). Идем, брат, идем… (Смотрит на большие серебряные часы-луковицу.) Двадцать две минуты пятого, рано еще.
Таежников (с любопытством, протягивая руку). Покажи часы.
Монастырский. Нет, это старые, выкупил вчера. Еще отцовские, ты их знаешь.
Таежников. Да, знаю… Ну… что ж ты? Чего ты мнешься?
Монастырский. Не осуди, Михаил, не выслушав, будь справедлив! Я всегда был твоим вернейшим и преданным другом и, ежели я решился… или, вообще, невпопад, то… Составили мы тут один заговорчик против тебя, хотим уловить вашу милость в некоторые сети…
Таежников (хмуро). Кто это: «мы»?
Монастырский. Да вот Татьяна Тимофеевна, я и… еще одна особа.
Таежников (хмурясь сильнее). Что это еще за особа? Ну?
Монастырский. Не хмурься. Миша, мне ужасно больно, когда ты начинаешь хмуриться и на лбу у тебя эта печальная складка… зачем она теперь? Помнишь, что я говорил тебе про солнце? Вот оно и взошло, и это грех, Миша: не улыбнуться навстречу божественному светилу! Вспомни притчу о тех, кто на брачный пир явился не в праздничных одеждах…
Таежников (усмехаясь). Ты уже и о притчах? Праздничные одежды? Это что же значит: что и я должен заказать себе фрак?
Монастырский. Не шути, Михаил. Я серьезно.
Таежников. Да и я серьезно. Ты о Раисе эту притчу?
Монастырский. Да. Извини, Миша. Но мы, брат, убедились… совершенно и глубочайше убедились, что это такая верная, такая преданная любовь, такая… Было бы грехом и безумием…
Таежников (нетерпеливо). Да кто это «мы»?
Монастырский. Татьяна Тимофеевна и я. Извини, Миша.
Таежников (почти кричит). Да ты с ума сошел — ты бредишь? При чем тут Татьяна Тимофеевна? Что за нелепость! И откуда она знает про эту «верную и преданную» любовь?.. Таня никогда не говорила этого вздору!
