Город и псы - Марио Варгас Льоса

обнял и сказал: «Я тебя люблю, как сына». Потом они надрались и расстались лучшими друзьями. Но неделю спустя он передал это послание. Тощий не хотел работать в команде, говорил, это невыгодно, но и врага нажить в лице Щербатого ему тоже не улыбалось. Так что он сказал мне: «Соглашусь, чего уж там. По крайней мере, Щербатый не сука. Но тебе необязательно в это ввязываться. Если хочешь моего совета – возвращайся к матери и выучись на доктора. Деньжат ты, поди, поднакопил немало». У меня и гроша не было, и так я ему и сказал. «Знаешь, кто ты такой? – сказал он. – Блядун, вот как это называется. По борделям небось все бабло растряс?» Я сказал – да. «Тебе еще учиться и учиться, – сказал он. – Нельзя ради блядей шкурой рисковать. Надо было откладывать на будущее. Ну так, что решаешь?» Я сказал, что остаюсь с ним. В тот же вечер мы отправились к Щербатому, в какой-то мерзкий кабак, которым заправляла одноглазая баба. Щербатый оказался старым самбо, и понять, что он говорит, было почти невозможно. Писко лакал без передышки. Остальные, пятеро или шестеро, сплошь самбо, китайцы и индейцы, смотрели на Тощего косо. Но сам Щербатый все время к нему обращался и хохотал над его шутками. На меня внимания не обращал особо. Мы начали с ними работать, и поначалу все шло хорошо. Обчищали дома в Магдалене и в Ла-Пунте, в Сан-Исидро и в Оррантии, на Салаверри и в Барранко, только не в Кальяо. Меня ставили на шухер, а вперед себя в окна никогда не запускали. Когда делили, Щербатый мне давал какие-то слезы, но потом Тощий отваливал из своей доли. Мы с ним были заодно, и остальные в банде на нас за это взъелись. Однажды в бардаке Тощий и самбо Панкрасио поцапались из-за одной шлюшки, Панкрасио достал перо и руку Тощему порезал. Я разозлился и набросился на него. Встрял еще один самбо, и теперь мы уже с ним сцепились. Щербатый расчистил нам место. Шлюхи визжали. Какое-то время мы друг к дружке примеривались. Сначала самбо меня подкалывал, посмеивался и говорил: «Я тебя сейчас, как кот мыша», но я ему головой вломил пару раз, и дальше началась настоящая драка. Щербатый угостил меня выпивкой и сказал: «Снимаю шляпу. Кто этого птенца научил так махаться?»

С тех пор я чуть что бился с самбо, китайцами и индейцами Щербатого. Иногда мне доставалось с ноги, а иногда вообще не доставалось, я их месил, и все. Как нажремся – в драку. Столько дрались, что в конце концов подружились. Они меня поили и брали с собой в бордели и в кино на боевики. В тот день мы как раз пошли в кино с Панкрасио и Тощим. На выходе нас встретил Щербатый, весь из себя веселый. Мы пошли в кабак, и там он сказал: «Нас ждет ограбление века». Когда он нам рассказал, что дело ему предложил Карапулькра[18], Тощий отрезал: «Только не с этими, Щербатый. Они нас живьем сожрут. Они высокого полета птицы». Щербатый не стал его слушать и рассказал нам план. Он страшно гордился, что Карапулькра его позвал, потому что у того была большая банда, и им все завидовали. Жили они, как приличные люди, в хороших домах, ездили на машинах. Тощий собирался еще поспорить, но остальные на него зашикали. Дело намечалось на следующий день, и вроде было несложное. По указанию Щербатого, встретились в нижней части проспекта Армендарис в десять вечера – там уже поджидали люди Карапулькры. Все они были усатые, причипуренные, курили сигареты с фильтром и выглядели, будто собрались на вечеринку. Мы проболтались в окрестностях до полуночи, а потом парами пошли к трамвайной остановке. Там встретили еще одного из той банды. «Все готово, – сказал он. – Никого нет. Они только что ушли. Давайте начинать». Щербатый поставил меня на шухер в квартале от дома, у стены. Я спросил у Тощего: «Кто полезет?» Он сказал: «Щербатый, я и карапулькровцы. Все остальные на шухере. У них так принято. Вот что называется безопасно работать». Там, где я стоял, не было ни души, ни в одном окне свет не горел, и я думал, закруглимся быстро. Но Тощий всю дорогу молчал и был приунывший. Панкрасио показал мне дом, когда мы проходили мимо. Он был огромный, и Щербатый сказал: «Там, наверное, столько, что целый полк озолотить можно». Время шло. Когда послышались выстрелы, свист и ругань, я дунул к ним, но быстро понял, что их повязали: на углу стояло три патрульных машины. Я развернулся и сиганул. На площади Марсано сел в трамвай, а в Лиме взял такси. В кабаке нашел одного только Панкрасио. «Там засада была, – сказал он, – Карапулькра легавых навел. Вроде всех повязали. Я видел, как Щербатого с Тощим на полу мочалили. А те, четверо, гоготали – когда-нибудь ответят. Но пока нам лучше залечь на дно». Я сказал, что совсем на мели. Он дал мне пятерку и сказал: «На районе не показывайся. Я себе каникулы от Лимы устрою на время».

Я пошел на пустыри в Бельявисте, переночевал в какой-то канаве. Точнее, просто лежал, пялился в темноту и замерзал. Рано утром отправился на площадь Бельявиста. Не был там два года. Там все осталось по-старому, кроме двери моего дома – ее покрасили. Я постучался, никто не ответил. Постучался сильнее. Изнутри кто-то заорал: «С ума там не сходите, черти!» Вышел какой-то мужик, я спросил сеньору Домитилу. «Знать такой не знаю, – сказал он, – Здесь живет Педро Кайфас, то бишь я». Вышла тетка, стала с ним рядом и сказала: «Сеньора Домитила? Старая такая, одна жила?» – «Да, – сказал я, – думаю, да». – «Померла она, – сказала тетка. – Жила здесь до нас, но давно». Я сказал: «Спасибо», сел на площади и все утро смотрел на Тересину дверь, не выйдет ли. В двенадцать вышел пацан. Я подошел и спросил: «Знаешь, где живут сеньора и девочка, которые раньше тут жили?» – «Ничего не знаю», – сказал он. Я опять пошел к своему бывшему дому, постучал. Вышла тетка. Я спросил: «А вы не знаете, где сеньора Домитила похоронена?» – «Не знаю, – сказала она, – я вообще с ней не знакома была. А она вам кто?» Я хотел сказать «мать», но потом подумал, вдруг меня легавые ищут, и сказал: «Никто, просто узнать хотел».

– Здорово, – сказал Ягуар.

Казалось, он не удивился при виде Альберто. Сержант запер дверь, камера погрузилась в сумрак.

– Привет, –