Аркадий Белинков - Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша
А мир по-прежнему был поделен на победителей и побежденных, на имеющих власть и лишенных ее.
Каждое произведение Юрия Олеши пересекает забор.
По одну сторону забора располагаются процветающие победители, по другую - жмутся прозябающие побежденные. (Побежденные у Олеши это не те, кого победили в борьбе, а те, кто от усталости, обреченности, лени, пьянства и отношения к ним автора позволяют делать с собой все что угодно.)
Социология забора подчеркивается автором недвусмысленно.
Забору в произведениях Юрия Олеши придается решающее значение.
В "Зависти" он возводится на странице, где происходит решивший все в судьбах героев конфликт.
"Я бросился к калитке, к выходу на поле. Но меня задержали. Военный сказал "нельзя" и положил руку на верхнее ребро калитки...
Нечто более значительное, чем просто желание видеть все вблизи, заставило меня полезть на стену. Я вдруг ясно осознал свою непринадлежность к тем, которых созвали ради большого и важного дела, полную ненужность моего присутствия среди них, оторванность от всего большого, что делали эти люди, - здесь ли на поле, или где-нибудь в других местах.
- Товарищ, я не простой гражданин, - заволновался я (лучшей фразы для упорядочения мешанины, происшедшей в моих мыслях, я не мог бы придумать). Что я вам? Обыватель? Будьте добры пропустить. Я оттуда...
- Вы не оттуда..."
Вот, что такое забор в творчестве Юрия Олеши.
Такой забор стоит во всех произведениях писателя.
"...стена..."
"...барьер..."
"...за барьером..."
"...в ту недостижимую сторону..."
В той недостижимой стороне, по ту сторону стены процветающие победители, по эту сторону - прозябающие побежденные.
Прозябающего побежденного к процветающим победителям не пускают.
Такая ситуация в классовом государстве более или менее естественна, и побежденные могут обижаться, негодовать и бороться, но удивляться тут нечему. Произошла замена одной власти другой, и победители вытолкали побежденных.
Проходит семь лет, и в другом произведении снова строится забор, и этот забор еще выше, чем был раньше. Высокая каменная ограда вырастает в произведении Юрия Олеши.
В той недостижимой стороне, по ту сторону высокой каменной ограды живут процветающие побежденные, по эту сторону - прозябающие победители.
Процветающий побежденный так разговаривает с прозябающим победителем:
" - Ну? Почему же вы опустили голову? Хочется на вечер?... Но у вас и фрака нет. У вас есть фрак? Нету?... Прощайте, серенький... Живите своей серенькой жизнью... Чужая ограда".
"Ограда".
"За оградой..."
"Чужая ограда".
"Чужой богатый дом за оградой".
"Ворота".
"Закрываются ворота".
Совершается поражающий и настораживающий социальный парадокс: вытолкнутыми оказываются победители.
Был не парадокс. Была иллюзия. Была характернейшая иллюзия эпохи нэпа, которую охотно сохраняли еще целое десятилетие после того, как нэп кончился.
Дело в том, что никаких победителей не было.
Были люди, которые совершили революцию, а потом оказались оттесненными нэпом, и так и остались по другую сторону стены.
Эти люди нужны были только для того, чтобы совершить революцию, а когда революция была совершена, ее плодами воспользовались другие. Кончилась революция, и завоеванная власть перешла к другим людям.
Вытолкнутые победили не могут понять, в чем дело:
"Это, значит, неверие... полное неверие в нас... в молодых... в наши силы, умы... в культуру... мы тоже будем великими..."
И приживал, холоп, лакей, испуганный интеллигент, продажная сволочь, шкура, перебежчик, мерзавец, который вымаливает теплое местечко, сигару, сытный обед и общественное положение у хозяина, именуемого в произведении "великим человеком", "великим умом" и "гением", заявляет: "Стало быть, вы согласны, что социализм - это неравенство".
Вытолкнутые победители возмущались, размахивали руками и предъявляли претензии.
Иногда они стреляли, как героиня рассказа А. Толстого "Гадюка", иногда стрелялись, как герой романа И. Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова".
Как всегда в революции, они казались слишком левыми тем, кто революцию завершил и получил послереволюционное государство.
Получившие послереволюционное государство боялись тех, кто совершал революцию.
Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой рассказал о том, как победитель послал на гибель человека, совершившего революцию.
В "Строгом юноше" спор о социальном неравенстве, который велся до этого во всех книгах Юрия Олеши, заканчивается:
"Ф о к и н. Это чистая власть. Он не банкир... он гений...
Дискобол. А власть гения остается?..
Фокин. Власть гения? Поклонение гению?.. Да. Остается... Да... Влияние великого ума... Это прекрасная власть..."
Такое решение спора было естественным и заслуженным, потому что заведомая уверенность в своей неправоте должна была завершиться безоговорочной капитуляцией перед чужой правотой.
Эта странная склонность, эта скверная привычка кланяться, склоняться, преклоняться и поклоняться не однажды настигала Олешу. Сначала это были короткие и судорожные припадки. Но все больше, все чаще и все настойчивее предается он гибельной привычке. Перед тем как склонить положительных героев, склоняется и последовательный автор. В громкую ораторию хвалы и лести Юрий Олеша вплетает свою лирическую кантилену. Наступила пора самой зловещей темы русской культуры: глобального обожания хирурга.
Юрий Карлович Олеша был к этому хорошо подготовлен. Он думал об этом, писал, связывал концепцию с историей и собственной судьбой.
Вот, как это выглядит в эстетическом аспекте:
"Не всегда хочется идти под власть чужой индивидуальности. Она должна быть очень высокой, чтобы я с радостью пошел под ее власть!"1.
Вот как это выглядит в бытовом:
"Василий Васильевич Шкваркин рассказывал мне о так называемом "цуке", как он применял-ся в Николаевском кавалерийском училище, где он учился. Старший юнкер мог заставить сделать младшего самые невероятные вещи. Младшие вовсе не протестовали, наоборот - с воодушевле-нием выполняли все нелепости, очень часто доставлявшие им физические страдания.
- Как же так, - сочувствовал я младшим, - ведь это ужасно! Как же на это соглашались?
- Юра, - сказал Василий Васильевич картавя, - никто ведь не заставлял их подчиняться цуку. Когда юнкер только поступал в училище, его спрашивали, по цуку ли он будет жить или ему не хочется по цуку?
- И он мог не согласиться?
- Боже мой, ну, разумеется, но если он отказывался от цука, то его могли не принять в какой-нибудь приличный полк. Тогда уж на задворки!"2.
1 Юрий Олеша. Беседа с читателями. - "Литературный критик", 1935, № 12, с. 165.
2 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 183.
Как часто под давлением обстоятельств человек вынужден жить по цуку!.. И как часто без давления обстоятельств люди живут так, лишь бы попасть в какой-нибудь приличный полк!
Юрий Карлович хотел попасть в приличный полк и попал. Мандельштам не попал. Ахматова не попала. А Юрий Карлович всех обошел: и в полк попал, и невинным страдальцем русской литературы вышел.
Писатель настойчиво идет к примирению, то есть к сдаче и к поражению, то есть к гибели.
Гибель героя торжественно завершается в "Строгом юноше", где он признает свое поражение, требует его и радуется ему.
Общественность, раньше с некоторой настороженностью, а то и с опасливостью относившаяся к автору "Зависти", чрезвычайно одобрительно отнеслась к "Строгому юноше".
Это произведение очень понравилось лучшим представителям советского народа, т. е. литературным критикам, которые сразу поняли, что Олеша нащупал, понимаете, как бы это сказать? ну, напал на жилу, что ли, почуял, что этому плоду Музы новой эпохи тучнеть, цвести и наливаться. Будь здоров! Почти без оговорок они принимают новое произведение Юрия Олеши, а если и оговаривают, то так, пустяки.
Начиная со "Списка благодеяний" и особенно после "Строгого юноши" многие полюбили Юрия Олешу.
Вот как полюбили Юрия Олешу на Первом Всесоюзном съезде советских писателей:
""Строгий юноша" - это новый человек в новом мире, который целиком принят Oлешей и вернул ему самому его утраченную молодость"1.
Это сказал не какой-нибудь либеральчик и добрый дядя, а тов. В. Киршон, красивый молодой злодей и рапповский главарь.
А вот как полюбили Юрия Олешу благодарные читатели:
"Пьеса для кинематографа "Строгий юноша" - первое произведение, в котором Олеша попробовал реализовать свои новые творческие установки..."2
Юрий Олеша хотел и умел нравиться.
Многое предчувствуя, он писал в связи со "Строгим юношей":
"Я считаю, что мы должны обобщать, видеть лучшее, идеализировать. Я хочу видеть только хорошее. Были герои в мировой литературе, которыми мы хотели быть. Были идеалы, которые вызывали в нас чувство подражания. Теперь мы сами должны создавать таких героев"3.
