Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали
Сводные братья, сыновья Фатали-шаха, - как же им не высказаться о лжешахе Юсифе? Но есть оттенки в отношении к рассказанной Фатали истории: Фархад-Мирза, с которым Фатали едет в коляске после пышного приема у Орбелиани, возмутился, но не подал виду и даже поиграл в либерала, очень хотелось ему ближе познакомиться с мятежным писакой; Бехман-Мирза неизменно уходил от разговора и, даже породнившись с Фатали, - ни слова: не осуждает, но и не высказывает одобрения; забава, не более, для принца эта тяга Фатали к сочинительству. А вот и умнейший среди сыновей Фатали-шаха Джелалэддин-Мирза: он одобрил, а затем, как и Фархад-Мирза, выразил сомнение в способностях седельника править государством:
- Ну, неужели вы думаете, только ради всевышнего не хитрите, что простой седельник сможет когда-нибудь управлять государством? Не польстится на роскошь? Сможет не впасть в еще более худший, чем известный нам, деспотизм? Не учредит свой династический род?
И Фархад-Мирза сомневается.
- Мне кажется, - отвечает ему Фатали, - вы невнимательно прочитали мою повесть. Вы вытянули внешнюю канву, и повесть расползлась. И не без помощи цензуры... Но вы меня, кажется, не слушаете. Вас, видно, пленил князь выспренними тостами. Эти князья голубой крови! умение порой выразиться так, что дерзость звучит как тонкая лесть, а взрыв негодования - как высшая похвала. Помню, ворвался однажды к Воронцову тифлисский князь-генерал:
"Правда ли, князь?! - Вот-вот выхватит кинжал и вонзит в наместника. Я возмущен! Ты смеешь нас покинуть?! И теперь, когда в Крыму война!"
"Я стар, что поделаешь, я болен", - вяло заметил Воронцов.
"Ну так и умри! Умри как верный солдат государя на боевом посту. Покинуть нас! Обезглавить Кавказ! Чтоб мы осиротели! Чтоб край погрузился в траур!"
А потом Фатали, остановив коляску, сошел: "Следуйте за мной, принц, я вам кое-что покажу!" И Фархад-Мирза пошел за Фатали. Высохшее багровое пятно на мостовой.
- Это кровь! - Улица наспех посыпана песком, но кровь проступила, и песок почернел. - Еще не успели смыть. И это смыть нельзя!
- Но кто пролил ее?... Нет, не поверю! - воскликнул принц. - Чтоб он? Князь? Само жизнелюбие! Поэт-лирик?!
- Вы забыли: он еще замещает наместника. Он генерал-губернатор. Рука царя здесь, в Тифлисе ("Но кому ты говоришь, Фатали?").
- И кто эти несчастные? - спросил принц.
- Ремесленники! ("Ну, да вас ничем не удивишь!")
Это была мощная стихия - ремесленники двинулись ко дворцу наместника, чтоб заявить протест против насилия властей, против княжеской роскоши, против бремени налогов: жить невмоготу! И Орбелиани приказал стрелять "в чернь" - безоружную толпу: "Никого не щадить!"
Шли молча, а потом Фархад-Мирза заметил:
- Но что ему оставалось делать? Любой бы правитель на его месте, а случись такое и в моем Фарсистане...
- Вот именно!
- Но как иначе образумить толпу? Еще хорошо, что свой казнит, уверяю вас, - улыбнулся принц, а Фатали от растерянности ничего в ответ придумать не смог, - ремесленники еще и поблагодарят его за отеческий урок! - И действительно, настанет день - и на ленте венка от тифлисских ремесленников, пришедших проводить князя в последний путь (но прежде Орбелиани похоронит Фатали!), будет написано: "Ты брату упавшему протягивал руку, чтобы помочь ему встать". - От своего земляка и боль переносится легче! Ну вот, мы уже у консульства!
Фархад-Мирза преобразился: принц!.. Или Фатали надеялся вызвать в нем сострадание к ремесленникам?
ДВУГЛАВОЕ ЧУДИЩЕ
Никого рядом, но слышно ни Тубу, ни детей - все уснули, а за окном темень, и лишь язык свечи отражается в стекле, и смотрит на Фатали из окна усталый старый человек - неужто это он сам? И когда успел поседеть? Что-то шепчут тонкие, спрятанные под нависшими усами губы, шепчут тихо, не уловить смысла, а потом горестный вздох - то ли от быстротечности жизни, в которой, увы, ничего не меняется, не изменилось, изменится ли когда? то ли оттого, что, приглашенный (такая честь!) на юбилей Орбелиани, пошел, побежал, радуясь как мальчишка. Еще бы! Сам государь! И даже наместник великий князь специально прибыл из Боржома, прервав курс лечения. О том, что Орбелиани большой поэт, - ни слова. Даже стыдно, что знатный князь и прославленный в борьбе с горцами полководец, Аварский правитель, почти наместник, - и вдруг стихи!.. Лишь мельком, как показалось Фатали, он поймал брошенный на него князем взгляд: отчаянье! да, да, именно это! Или Фатали желал увидеть во взгляде князя то, что жило в нем самом? Кто, глядя на Фатали и его полковничьи погоны, вспомнит о сочинителе Фатали? Забава, не более, эта тайная страсть к сочинительству.
Бунтарям уготована гибель или ссылка, а отчаявшимся... Что же им, отчаявшимся?... Фатали задумался, вспомнив про Бакиханова, сбежавшего от отчаяния в Мекку. И Шамиль получил разрешение отправиться на паломничество в Мекку со всей семьей; он уже умер в пути, между Меккой и Мединой, как и Бакиханов некогда, но вести еще не пришли в Тифлис; и даже тот, кому, казалось бы, не с чего отчаиваться, генерал Куткашинский, - тоже собирается в Мекку!.. Ах, вот почему эти думы о Мекке: генерал долго хлопотал, обращаясь в разные инстанции, чтоб позволили, и добился своего, готовится в путь. Может, замаливать грехи? ведь нещадно рубил гяуров-поляков!.. Или за бунтарские думы о масонстве? А может, побег? Или изгнание?! Фатали как-то заметил Рашиду, когда сын твердо заявил, что хочет, чтоб его считали "чистым мусульманином":
- Кто начинает как ты, непременно кончает паломничеством в Мекку.
- А тебе, - заступилась за сына Тубу, - не поме шало бы подумать о таком паломничестве!
- Разве у меня так много грехов? - отшутился Фатали и не стал спорить.
Но и путь в Мекку мысленно прочерчен Фатали. Путь отчаяния, а не замаливания грехов. Но - никогда!
И эта нескончаемая борьба с рабством, которая, увы, лишь изощряет деспота, и эти муки, которые укрепляют власть тирании, питая ее соками страданий, и она гасит порывы лучших умов, давит, ссылает, гноит в тюрьмах самых светлых и чистых своих сограждан, - доколе?!
Лишь сила штыков. Лишь воинство. И эти его полковничьи погоны на мундире, - фотография на столе, он пошлет ее вождю огнепоклонников, очень тот просил; и новые надежды: а может распространить идеи "Писем" среди огнепоклонников, связаться с разветвленной - от Индии до Месопотамии сектой зороастрийцев, находящейся в оппозиции к официальному исламизму, и заручиться их поддержкой в борьбе против духовной основы деспотической власти.
Но отчего все протесты выступают в форме религиозной? Или так понятнее темному народу? И бабиты с их верой в нового пророка, в чьем зеркальном облике воплощен солнечный свет. Что-то в их учении приемлемо: о женском равноправии? но с какой опять-таки сектантской оговоркой: лишь при мужчинах, исповедующих бабитство, может ходить женщина той же веры с открытым лицом, при посторонних - нет; протест и в еде: считается дозволенным есть и свинину; или о равенстве полов: если женатый мужчина вступает в связь с другой женщиной, то и жена его может последовать примеру мужа; и допустимость свободной любви без заключения брака, если есть обоюдное согласие незамужней женщины и неженатого мужчины; и отмена поста, молитв, обязательных налогов в пользу духовенства, и паломничества в святые мусульманские земли; но взамен - утверждение обязательности нового паломничества в Шираз, где родился вождь бабитов Сеид Али Мухаммед; и среди нововведений - обязательное обучение грамоте не только мальчиков, но и девочек; и образование - добродетель; и запрет ростовщичества; и обязательность развития бабитского учения теми его новыми толкователями, кто считается в данное время живым воплощением и проявлением света. И имам Шамиль с его новыми пророчествами; и зороастризм, - сохранение первоначальной веры как протест против лицемерия исламизма, питающего и оправдывающего тиранию.
Вождю огнепоклонников рассказал о Фатали и о его книге, в которой развенчиваются исламизм и тирания, Джелалэддин-Мирза. Наслышан и Фатали о вожде огнепоклонников - Манукчи Сахибе Каяни. Он получил книгу его путешествий, выпущенную под псевдонимом "Дервиш Бренного Мира". Книга построена в форме диалога с шейхом, в котором раскрывается тяжелая участь гонимых огнепоклонников-зороастрийцев, насильно обращаемых в иную веру. Лишь книгу прислал Манукчи Сахиб - ни письма, ни обращения.
- Принц Джелалэддин-Мирза, - просит Фатали, - встретьтесь, пожалуйста, с Манукчи Сахибом, из моих уст передайте ему: "Эй, Манукчи Сахиб! Шейх, с которым вы спорите, и наш враг! Спустя почти тысячу триста лет с тех пор, как исламизм душит нас, появился Кемалуддовле, чтобы сорвать черное покрывало с лица истины и пробудить темный народ, пребывающий во сне невежества и фанатизма. Эй, Манукчи Сахиб! Но пути идей Кемалуддовле закрыты, а сам он вынужден прятаться и скрываться от тиранов. У него много друзей-единомышленников в разных частях света, и они имеют в руках его книгу. Идеи Кемалуддовле непременно распространятся по всему свету, придет этот день. И на людей подует ветер свободы. И сгинут злодеи и тираны, лицемеры и рабы. Эй, Манукчи Сахиб! Кемалуддовле с вами в вашей борьбе против угнетения и насилия. Потерпите немного, и мы победим. Пусть только выйдет книга "Кемалуддовле"!..."
