Кухонный бог и его жена - Эми Тан
— Прости! Я была не права! Прости!
С того дня всякий раз, когда Ику видела отца, входящего в комнату, она падала и сворачивалась в клубок, как в тот первый раз. Она совала пальцы в рот и начинала их сосать, причмокивая. Да, ей было всего шесть месяцев, когда она научилась не плакать. Ты можешь себе представить ребенка, которому пришлось научиться бояться раньше, чем она научилась от этого страха отползать?
Она стала странной девочкой. Никогда не смотрела людям в лица, выдернула волосы с одной стороны головы, стучала головой о стену, размахивала руками перед своим же лицом и смеялась. Научившись ходить, она стала передвигаться только на цыпочках, как балерина. Так и бегала по полу, словно с каждым шагом надеялась подняться в воздух. И всякий раз, когда видела отца, падала на пол и вела себя как в тот раз, в младенчестве. Она больше не плакала и не говорила. Она могла произносить только похожие на слова звуки, и это походило на речь призрака.
У нее был приятный голос, и она часто подражала мне, когда я звала ее:
— Ику, посмотри на меня!
А еще она умела делать его резким и рычащим, как у ее отца, когда он кричал:
— Ику, тупица! Пошла вон!
И это были единственные звуки, которые она знала и умела воспроизводить.
Она все время вела себя очень странно, и я так за нее беспокоилась! Но Хулань твердила:
— Все изменится, когда она повзрослеет! Она просто нервничает. Сейчас все такие. Когда закончится война, она изменится. Вот увидишь.
Мне хотелось ей верить. Конечно, а как же? Я никогда не растила детей, и мне не хотелось думать, что моя девочка сошла с ума. Вот я и надеялась, что вот-вот закончится война, и моя Ику поправится. Так я и думала: одно произойдет за вторым.
Две семерки обещали счастье, но оказались вместилищем скорби. Я была на шестом или седьмом месяце беременности, а Ику было около полутора лет. Значит, шел 1940 год. Да, то лето выдалось особенно жарким, и из-за этого все ходили на взводе.
В тот день мы узнали, что британцы перекрывают Бирманскую дорогу в угоду японцам. Цзяго пригласил на обед представителя железной дороги, чтобы обсудить с ним другие способы поставок припасов и продовольствия. В тот день Хулань покупала еду на рынке, а потом жаловалась, как все подорожало.
Представитель железной дороги привел с собой жену, которая напомнила мне Старую тетушку. Она сказала:
— Тебе не стоит есть острую еду, а то ребенок родится вспыльчивым.
И после этих слов она положила себе мою порцию острой лапши, которую я так любила.
Все закончили есть, а я еще кормила Ику овощами, оставшимися после обеда. Цзяго, Вэнь Фу и почетный гость пили виски и разговаривали о деньгах. Хулань обмахивалась веером, с трудом борясь с послеобеденной дремой.
— Курс юаня падает все ниже и ниже, — вещал чиновник. — Деньги обесценились вполовину по сравнению с прошлым годом. Вот по этому признаку и можно судить о том, кто побеждает в войне. Надо смотреть на стоимость денег. Враг может захватить страну, просто влияя на стоимость ее валюты.
— Китаю надо напечатать больше юаней, — заявил Вэнь Фу с многозначительным видом, и я поняла, что он пытается подражать манерам высокого гостя. — И раздать их всем, побольше. Тогда люди будут больше тратить, и все станут больше зарабатывать. Или еще лучше — пусть иностранцы дают нам побольше денег.
Цзяго покачал головой:
— Плохая идея. Иностранное вмешательство и толкнуло Китай в войну, раздробило нас. и тем самым ослабило и разобщило.
— Вот потому иностранцы и должны заплатить. Пусть помогут восстановить то, что разрушили. Надо им просто сказать, чтобы дали достаточно денег, чтобы мы выиграли войну.
Чиновник рассмеялся. Он повернулся ко мне и указал большим пальцем на Вэнь Фу:
— Э, ваш муж, кажется, знает, как разрешить все наши проблемы! Так просто: получить помощь от иностранцев. Эй, мистер Рузвельт, мистер Черчилль, вот моя миска для подаяний! Дайте мне сто миллионов долларов!
Мне показалось, что высокий гость ведет себя очень грубо, но я из вежливости рассмеялась шутке. Я уже поняла, что Вэнь Фу почувствовал себя уязвленным, и решила разрядить обстановку:
— Вам понадобится очень большая миска.
И я улыбнулась.
Это оказалось большой ошибкой. Вэнь Фу побагровел.
— Может, я тебя отправлю за милостыней, — зло процедил он. — Как тебе это понравится?
И тут же все вокруг замолчали, всем было неловко.
Я же старалась удержать слезы.
Внезапно Ику стала раскачиваться и петь тоненьким голоском. Потом она потрясла руками перед лицом и стала тоненько напевать. За мелодичными звуками, как обычно, последовали резкие и грубые.
Жена высокого гостя бросилась к Ику и коснулась ее лба.
— Ай, что с вашей дочкой? Она больна?
Все это еще сильнее разозлило Вэнь Фу.
— Ику! — рявкнул он и шлепнул ее по рукам. — Прекрати! Глупая девчонка, тихо!
А дочка стала раскачиваться еще быстрее, пропевая те же кричащие интонации, с которыми ее отец только что сказал: «Прекрати! Глупая девчонка, тихо!»
Я больше не могла это слышать.
Гость с женой вскоре ушли. Цзяго и Хулань поднялись к себе, чтобы вздремнуть. Когда мы остались наедине, Вэнь Фу дал себе волю. Он кричал, что я плохая мать, раз не научила дочь подобающему послушанию. Меня сильно замутило, и тогда мне показалось, что причиной тому Ику. Я впервые увидела ее со стороны, такой, какой видела жена высокого гостя.
На следующее утро мне стало хуже, и тогда я поняла, что дело в том, что мы съели накануне. Я еще подумала: не может быть, чтобы Хулань купила овощи у бирманцев. Эти люди так неопрятны! Например, выливают свои ночные вазы на растения, удобряя почву и распространяя болезни: холеру, дизентерию и тиф. И еще я заметила, что Ику тоже нездоровится. Она не плакала, а все время спала. Но разве я могла сообразить, что с ней случилось что-то серьезное?
В тот же день у девочки начался понос. К вечеру он не закончился. Ику не хотела ни есть, ни пить. После того как Вэнь Фу ушел в гости к другу играть в маджонг, ее глаза приоткрылись, но она, казалось, ничего не видела.
— Какая же я глупая! — сказала я Хулань. — Может, ее надо везти в госпиталь? Как думаешь?
Почему я стала спрашивать у Хулань, что мне делать? Надо было сразу везти Ику к доктору. Но я послушалась совета
