Михаил Салтыков-Щедрин - Том 16. Книга 2. Мелочи жизни

Формы и способы осуществления «социальных новшеств», которые одни только и способны освободить массы от «терзающих» мелочей, еще должны быть выработаны в обстановке «полной свободы в обсуждении идеалов будущего». Три фактора, три условия социального обновления и вместе с тем полного ниспровержения власти «мелочей» представляются при этом Салтыкову обязательными: «Все в этом деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил природы и усвоение человеком результатов этого раскрытия».

Как демократ-просветитель Салтыков, естественно, в качестве первого условия выдвигает «подъем уровня общественного сознания», активную работу человеческой мысли. Однако он хорошо знает, что недостаточно умозрительно «открыть» те или иные формы идеального человеческого общежития, что функционирование этих форм невозможно в обществе, «к принятию их неприготовленном», что необходимо всеобщее «коренное преобразование жизненных форм», то есть форм социального бытия. Это же преобразование может совершиться лишь как результат прогресса в овладении природой, то есть, в конечном счете, как результат роста производительных сил и прогресса техники.

Таким образом, при общем просветительском характере мышление Салтыкова значительно более конкретно, чем мышление «старинных утопистов»: он совершенно справедливо и очень глубоко определяет почву их социальных упований как почву отвлеченно-психологическую, антропологическую. Конкретность исторического мышления Салтыкова позволяет ему увидеть, что «коренному преобразованию жизненных форм» и тем самым освобождению из-под ига мелочей предшествуют «чумазовское торжество» и неизбежная в условиях буржуазного развития противоречивость социальных плодов технического прогресса. И то и другое отдаляет массы от участия в жизненных благах, но вместе с тем является условием движения именно к такому участию — к социальному преобразованию.

«Свободное обсуждение идеалов будущего» предполагало, конечно, и критический анализ уже выработанных человечеством идеалов.

Салтыков был самым глубоким, самым чутким представителем демократического мировоззрения 60-х — 70-х — 80-х годов — без той «прибавки» (В. И. Ленин) к этому мировоззрению, которая определила собственно народническую систему взглядов. По причине поразительной глубины, трезвости, ответственности мысли, которую обнаружил Салтыков, именно ему суждено было наиболее точно выразить и наиболее остро и трагически пережить кризис демократически-освободительных идей, характерный для годов 80-х[99], и — открыть в последних строках «Имярека» новые перспективы для демократической мысли и демократического движения.

Под знаком своего демократического мировоззрения развертывает Салтыков тот критический анализ утопического социализма, о котором говорилось выше. Под этим же знаком трактуются Салтыковым основные положения и догмы народничества: таков разносторонний анализ «новоявленной общины», которая «не только не защищает деревенского мужика от внешних и внутренних неурядиц, но сковывает его по рукам и ногам»; таковы суждения Салтыкова о наступившей «эпохе чумазовского торжества», которому интеллигенция противостоять не может, и т. д.

Но самым замечательным является то подведение «жизненных итогов», которое было предпринято Салтыковым в главе «Имярек», — анализ «теоретических блужданий, среди которых в течение многих лет вращалась жизнь Имярека».

«Очерк «Имярек», — вспоминал Н. К. Михайловский, — произвел в свое время сильное впечатление, как личная исповедь знаменитого автора. Он получал много писем. Одно из них пришло в моем присутствии, и Салтыков, жалуясь на слабость зрения, просил меня прочитать его. Я никогда не забуду этой сцены: слушая письмо, Салтыков, по обыкновению, ворчал и в то же время плакал… Автор письма называл его «святым стариком», доказывал, что не крохи и не мелочи у него в прошлом, что не одинок он и не может быть одинок, что русское общество не может забыть его заслуги, как бы ни умалял их размеры он сам. <…> Корреспондент был настоящий «читатель-друг», общение с которым Салтыков <…> считал драгоценным для каждого убежденного писателя. Но письмо было не просто утешительно, в нем была правда. Конечно, только мнительность и болезнь могли внушить Салтыкову мысль, что «сзади у него повис ворох крох и мелочей, а впереди — ничего, кроме одиночества и оброшенности». Все относительно. Ядовитые мелочи не пощадили и Салтыкова, и в его жизнь и деятельность они внесли свою долю горькой отравы. Но сделанного им, разумеется, слишком достаточно для того, чтобы не предаваться скорби Имярека»[100].

Конечно, «теоретические блуждания», о которых говорится в очерке «Имярека», — это «блуждания» самого Салтыкова: «сонные мечтания», «юношеский угар» 40-х годов, теория «практикования либерализма в самом капище антилиберализма» и т. д.[101]. Скорбь человека, трезво оценивающего свой жизненный путь, подводящего жизненные итоги, — это скорбь самого Салтыкова. Безнадежный скорбный трагизм подведения жизненных итогов, «итогов прошлого», суровая, беспощадная самооценка были во много крат усилены тяжкой болезнью Салтыкова, сознанием приближающейся смерти.

Однако фазисы, через которые прошла мысль Салтыкова, — это фазисы развития, фазисы «блуждания» русской освободительной мысли вообще. Ретроспективно их анализируя и оценивая, Салтыков приходит к выводам, итогам общего характера. Так, он дважды упоминает «теорию вождения влиятельного человека за нос», которую разделял в годы своей чиновничьей службы; эта теория оказалась весьма живучей и была повторена Г. З. Елисеевым в его суждениях о сказке Салтыкова «Приключение с Крамольниковым». «Вся беда нашей литературы прогрессивной, — писал 23 октября 1886 года Елисеев Салтыкову, — состоит в том, что она не может себе никак вполне усвоить, что она тогда только и постольку только сильна, поскольку идет вполне с этим генералом <Дворниковым> и помогает ему бороться с его врагами. А генерал этот представитель реформенного дела в России со времен Петра и со времен Петра самою силою вещей влечется только к реформам и натуральный враг допетровского московского застоя»[102]. В полемике с Елисеевым Салтыков сформулировал главную идею «Мелочей жизни» о «коренном преобразовании жизненных форм» как единственном условии преодоления исторической «остановки». Он писал Елисееву: «…взгляда Вашего на Крамольникова не разделяю и теории вождения Дворникова за нос за правильную не признаю. Дворниковы и до- и по-Петровские одинаковы, и литературная проповедь перестанет быть плодотворною, ежели будет говорить о соглашении с Дворниковыми. Для этого достаточно Сувориных и Краевских <…> Оттого у нас и идет так плохо, что мы все около Дворниковских носов держимся. Это — основная идея «Мелочей жизни», которые я теперь пишу и которую Вы постепенно раскроете» (30 октября 1886 г.).

«Теория» и «практика» соглашений с Дворниковыми, то есть с государственной властью, решительно Салтыковым отвергается. Это «мелочная» теория и «мелочная» практика. Крамольников, сказано в письме к Елисееву от 16 декабря 1886 года, «всего менее человек компромиссов и ежели создаст теорию, то для практики совсем иного рода».

Теоретические «хождения по мукам» на протяжении важнейшего отрезка русской истории — от 40-х к 80-м годам — привели Салтыкова в очерке «Имярек» к резко обостренной постановке вопроса о соотношении теории и практики, вопроса, всегда стоявшего перед ним, начиная с его первых шагов в литературе. «Слова» («свобода», «развитие», «справедливость»), если они остаются только словами, отрицаются во имя реального исторического дела.

С этой, очень высокой точки зрения, в самом деле: «Все, что наполняло его <Имярека> жизнь, представлялось ему сновидением».

Итак, в глубоко личной форме скорбной исповеди-«самообвинения» (Елисеев) был выражен кризис «старой народнической демократии», демократической мысли, завершавший ее развитие в 80-е годы.

Социальная и политическая структура пореформенной России вообще и России 80-х годов, в частности, исследована в «Мелочах жизни» глубоко и проницательно. Это художественно-публицистическое исследование создает основу для кардинальных выводов о будущности, ожидающей русское общество.

На первом плане яркой картины русской жизни, естественно, стоит деревня — в момент перехода от патриархальной устойчивости дореформенного строя жизни к новым формам социальных отношений и хозяйствования, — в «момент общественного разложения». Уже во «Введении», давая беглую зарисовку крестьянского мира и крестьянской семьи, Салтыков заключал: «Хиреет русская деревня, с каждым годом все больше и больше беднеет».