Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка - Сергей Донатович Довлатов
— Нахожусь при исполнении служебных обязанностей, — четко реагировал Шлиппенбах.
— Все при исполнении, — донеслось из толпы.
Недовольство росло. Голоса делались все более агрессивными:
— Ходят тут всякие сатирики, блядь, юмористы...
— Сфотографируют тебя, а потом — на доску... В смысле — «Они мешают нам жить...»
— Люди, можно сказать, культурно похмеляются, а он нам тюльку гонит...
— Такому бармалею место у параши...
Энергия толпы рвалась наружу. Но и Шлиппенбах вдруг рассердился:
— Пропили Россию, гады! Совесть потеряли окончательно! Водярой залили глаза, с утра пораньше!..
— Юрка, кончай! Юрка, не будь идиотом, пошли! — уговаривала Шлиппенбаха Галина.
Но тот упирался. И как раз подошла моя очередь. Я достал мятый рубль из перчатки. Спрашиваю:
— Сколько брать?
Шлиппенбах вдруг сразу успокоился и говорит:
— Мне большую с подогревом. Галке — маленькую.
Галина добавила:
— Я пива не употребляю. Но выпью с удовольствием...
Логики в ее словах было маловато.
Кто-то начал роптать. Оборванец пояснил недовольным:
— Царь стоял, я видел. А этот пидор с фонарем — его дружок. Так что все законно!
Алкаши с минуту поворчали и затихли.
Шлиппенбах переложил камеру в левую руку. Поднял кружку:
— Выпьем за успех нашей будущей картины! Истинный талант когда-нибудь пробьет себе дорогу.
— Чучело ты мое, — сказала Галя...
Когда мы задом выезжали из подворотни, Шлиппенбах говорил:
— Ну и публика! Вот так народ! Я даже испугался. Это было что-то вроде...
— Полтавской битвы, — закончил я.
Переодеваться в автобусе было неудобно. Меня отвезли домой в костюме государя императора.
На следующий день я повстречал Шлиппенбаха возле гонорарной кассы. Он сообщил мне, что хочет заняться правозащитной деятельностью. Таким образом, съемки любительского фильма прекратились.
Театральный костюм потом валялся у меня два года. Шпагу присвоил соседский мальчишка. Шляпой мы натирали полы. Камзол носила вместо демисезонного пальто экстравагантная женщина Регина Бриттерман. Из бархатных штанов моя жена соорудила юбку.
Шоферские перчатки я захватил в эмиграцию. Я был уверен, что первым делом куплю машину. Да так и не купил. Не захотел.
Должен же я чем-то выделяться на общем фоне! Пускай весь Форест-Хиллс знает «того самого Довлатова, у которого нет автомобиля»!
Виноград
Единственный в моей жизни сексуальный шок я пережил на овощном комбинате имени Тельмана. Я был тогда студентом первого курса ЛГУ. И нас, значит, командировали в распоряжение дирекции этой самой плодоовощной базы. Или, может, овощехранилища, не помню.
Было нас в группе человек пятнадцать. Всех распределили по бригадам. Человека по три в каждую.
До этого мы получили инструкции. Представитель месткома сказал:
— Есть можете сколько угодно.
Мой однокурсник Лебедев спрашивает:
— А выносить?
Нам пояснили:
— Выносить можно лишь то, что уже съедено...
Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил задание. Бригадир сказал мне:
— Пойди в четвертый холодильник. Запомни фамилию — Мищук. Забери оттуда копии вчерашних накладных.
Я спросил:
— А где это — четвертый холодильник?
— За эстакадой.
— А где эстакада?
— Между пищеблоком и узкоколейкой.
Я хотел спросить: «А где узкоколейка?» — но передумал. Торопиться мне было некуда. Найду.
Выяснилось, что комбинат занимает огромную территорию. К югу он тянулся до станции Пискаревка. Северная его граница проходила вдоль безымянной реки.
Короче, я довольно быстро заблудился. Среди одинаковых кирпичных пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых — где четвертый холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее я узнал, что на этой базе царит тотальное государственное хищение в особо крупных размерах. Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие отрешенные, задумчивые лица.
Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные учрежденческие портфели.
Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные.
Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали из-под сиденья металлический брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят килограммов лишнего груза.
Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных книг.
Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных вагончиков.
День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре беспризорные собаки.
Вдруг я услышал женский голос:
— Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!
«Раздолбай» явно относилось ко мне. Я хотел было пройти не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной готовностью.
Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.
— Ты, ты, — я услышал.
И затем:
— Помоги достать ящики с верхнего ряда.
Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее.
Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды.
Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце.
Я громко спросил: «В чем дело, товарищи?» И после этого лишился чувств.
Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью: «Тресковое филе». Мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть буквально сию же минуту, не вставая.
Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой выговорила:
— Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?
— Недолго музыка играла, — подхватила вторая, — недолго фраер танцевал.
А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам:
— Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль...
Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю.
Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за
