Джекпот - Давид Иосифович Гай
Ну а потом что? – Лиза придвигается к нему, кладет руку на колено. – Мужику, конечно, в кайф, избавится от резинки мерзкой, про нас, баб, я уж и не говорю. Но, допустим, захочет мужик детей иметь, как же ему быть?
– Все предусмотрено. Перевожу дословно: мужской организм вновь способен вырабатывать жизнеспособную сперму через шестнадцать недель после прекращения приема таблеток. Таблетки останавливают выработку спермы благодаря действию прогестогена, входящего в состав женских контрацептивов. Но гормон этот останавливает и выработку мужского гормона тестостерона, поэтому для поддержания необходимого баланса придется носить небольшой тестостероновый пластырь, менять его следует каждые три месяца. При этом удастся как остановить выработку спермы, так и избежать изменений гормонального фона и связанных с этим физиологических последствий.
– И когда чудо это появится?
– Обещают в течение ближайших двух лет.
– Здорово! Успеем с тобой попользоваться. Хотя я не особенно липучая. Правда, ты меня бережешь, в опасные дни в меня не… но все же.
– А другие как? – вырывается само собой.
– Какие другие? – мигом нахохливается пичуга, убирает руку, отодвигается, хмурит брови, смотрит подозрительно, и чуть ли не негодующе: – Ты с ума сошел, какие другие?!
– Я просто так, проверка слуха.
– Проверяй каким-нибудь другим способом, – обиженно. Костя откладывает газету, обнимает Лизу, насильно пересаживет в свое кресло – благо широкое, первый класс, так в обнимку, тесно прижавшись, сидят минуту-другую, стюардесса проходит и понимающе улыбается. Лиза переползает в свое кресло, смотрит на Костю, как прежде, беззащитно.
– А что будет, если я залечу? – неожиданно возвращается к задевшему ее.
– Родишь мне мальчика. Это же прекрасно – сын младше внука будет. Но до этого сделаем анализ ДНК. Чтобы быть абсолютно уверенным в том, что это мой ребенок, – делает акцент на «мой».
– Что-то я тебя не понимаю сегодня. Чудной ты какой-то. – Лиза ноги в кресле подворачивает и обиженно спиной к нему поворачивается. – Разве у тебя имеются основания подозревать меня?.. – И после паузы уже другим, обнадеживающим голосом: – Может, ты просто ревнуешь неизвестно к кому? – будто бросает спасательный круг.
Есть основания, радость моя, и еще какие, а насчет ревности… Это не ревность, это гадкое, унизительное чувство человека, которого в дерьме изваляла женщина, ему нравящаяся, которую, возможно, он любит. Неужто он это заслужил?
– Ревную, ненаглядная моя. Неужто не чувствуешь?
– Так не к кому же ревновать! – с неподдельным, детским изумлением и поворачивается в кресле лицом к нему. – Честное слово!
Сказать про случайно подслушанное или приберечь? Неохота выяснять отношения. Да и нет прямых доказательств. С мамой, конечно, так не разговаривают, но, допустим, с подругой… Или с другом, услужливо подбрасывает сам себе. Ладно, мимо об этом…
По возвращении в Нью-Йорк все внешне остается в их отношениях как раньше, за исключением того, что Лиза бросает работу в мебельном магазине. Ни с того ни с сего объявляет – идет учиться на паралигала. Одна помощница адвоката у меня уже была, констатирует про себя Костя, вспоминая Наташу. Интересно, предала бы она его в конце концов?..
Он предлагает пичуге переселиться к нему насовсем (своего рода тест, проверка обоснованности подозрений: если все время на виду будет, меньше возможностей творить глупости, хотя, если женщина изменить хочет, ее не укараулить…). Пичуга отказывается наотрез: занятия в Бруклине, ездить из Манхэттена – терять массу времени. По сути права, но что у нее при этом в головке вертится – поди определи. Встречаются по-прежнему в выходные, а две недели вообще не видятся – Костя в Поконо роман пишет, у Лизы занятия по субботам, на дачу не наездишься.
Понимает Костя, на что их связь обрекает, однако бес в него вселяется – чем хуже, тем лучше. Выгнать Лизу не может, привязанность к ней не ослабевает, а может, еще сильнее с момента случайного подслушивания, не подозревать же ее не в его силах, однако уподобиться тем, кто застукать пытается подруг на месте преступления, для Кости неприемлемо – надо быть последним идиотом; остается по возможности ничего не замечать, пусть все катится по наезженной колее. Еще ни разу не было, чтобы никак не было. В конце концов, у него в руках главный козырь – деньги, Лиза на полном его обеспечении, так что волноваться излишне – никуда пичуга не денется. Самоуничижительно, конечно, так рассуждать, но что поделаешь.
Он звонит ей ежедневно по нескольку раз, днем на мобильный и вечером домой, после занятий, пытаясь убедить себя, что не ради контроля, и ведь в самом деле не ради скучает, хочет слышать ее воркотню. И как ни странно для Кости, пичуга все вечера проводит дома, говорит, что усиленно занимается, и голос усталый. И чем дальше, тем подозрения его слабеют (жаждет избавиться от них насовсем!), а в дни свиданий пичуга нежна и ласкова необычайно.
Дина сообщает, что будет по делам в Нью-Йорке, хорошо бы свидеться. В Эктоне Костя провел два дня по приезде из Рима, осенью, с тех пор дочь не видел. И это при том, что нигде не служит и времени свободного навалом. Мог бы чаще бывать у нее. Мог бы… Только кажется, что временем свободным располагает, а на поверку не хватает его чудовищно – на писание, на жизнь. Летит неостановимо, и оторопь берет: еще месяц промчался, а что, собственно, произошло?
В пятницу Дина звонит днем, после делового ланча, теперь свободна, может заехать часа на два. Может, переночуешь и поедешь в Эктон завтра? Нет, отец, не могу. Вот и нетерпеливый звонок в дверь. Выглядит замечательно, разве чуть поправилась, чмокает Костю в щеку, в свою очередь восхищается им: похудел, посвежел, вот что значит мировой курорт… Разговор о всякой всячине, о том, что новую машину купила, присматривают с Марио другой дом, более просторный, собираются отдохнуть в Доминиканской Республике, а сама кружит по гостиной, словно все ей здесь внове. Да и в самом деле, сколько раз бывала здесь, всего ничего. Натыкается на фотографии пичуги, снята одна, летом, в Поконо и вместе с Костей в Инсбруке, вертит в руках, небрежно ставит на место.
– По детям ударяешь, отец? – в голосе плохо скрытое ехидство и осуждение.
– Ей двадцать восемь, между прочим.
– А сколько тебе, не забыл?
– Ну и что? Помнишь, как Майкл Дуглас ответил по
