Почтовые открытки - Энни Пру
Она изменилась, подумал Лоял. Как-то потускнела, не было больше живых остроумных ответов, быстрых движений. Она стала неловкой, как корова.
– Вернулись они около трех. Кузов грузовичка был набит материалами для изгороди. Я выглянула, увидела, как отъезжает Руди, и сразу поняла, что дело плохо, потому что заметила, как профиль Джека вздрагивает каждые несколько секунд. – Она начала изображать, как Джек, сидя в машине, дергается по какой-то злой воле собственного тела. – Вернулся он, продолжая икать, но с каким-то выписанным врачом лекарством, которое должно было успокоить икоту, думаю, это были снотворные таблетки. Джек принял их, но – можешь себе представить? – все равно икал всю ночь, даже находясь в полудреме под действием лекарства. Мне пришлось перебраться в гостиную на диван, потому что кровать страшно сотрясалась при каждом его спазме, но потом я испугалась за него по-настоящему: вдруг он заснет глубоко и проглотит язык или еще что-нибудь случится? Так что я встала и всю ночь пила кофе, чтобы не спать, ходила взад-вперед и прислушивалась к этому проклятому «ик-ик-ик».
Словно впервые заметив, что вокруг крыльца выросли сорняки, она принялась выдергивать их, бросая тут же на месте.
– Наутро он был настоящей развалиной, почти не мог говорить, лицо стало серым, он был не в состоянии удержать что-либо в руках. Он так страдал, Лоял! Я позвонила врачу, и тот сказал: «Везите его ко мне». Я отвезла, его положили в больницу, испробовали на нем чертову уйму всяких способов лечения, снова пытались усыплять – ничего не помогало. Не помогало абсолютно ничего! Я не могла поверить, что такое возможно. Чудеса современной медицины способны дать человеку новую внешность с помощью пластической хирургии и даже новую жизнь, пересадив ему сердце, легкие, пришив новую руку. И они не могут справиться с икотой?! – орала я на докторов. – Мне кажется, Джек уже тогда знал, что ничего не поможет. Он сказал: «Старр, все, выпал поршень из цилиндра». Это были почти что последние его слова. Он дожил до следующего утра, а потом у него просто остановилось сердце. Казалось, что он даже хотел умереть – только бы остановилась проклятая икота.
Лоял собирался вернуться в машину и поскорей уехать, но Старр повела его в кухню, стала хлопотать, доставая из шкафов и холодильника муку, яйца, отмеряя ингредиенты мерной ложкой. Ее разговор вертелся вокруг того, что она делала: конечно же, он должен остаться на ужин, это будет не сырное суфле, но даже лучше, киш[125], дождя давно не было, что она теперь будет делать… О Джеке они больше не говорили.
– Я подумываю: не начать ли мне снова петь? Спорим, Лоял, ты не знал, что раньше я пела.
– Нет, не знал. – Его отражение в стальной миске на столе: лицо расплющенное и вытянутое по краям, рот – резиновая лента, завязанная на затылке, поля шляпы – как блюдо для пирога.
– Да! Я, бывало, пела в перерывах между заездами на родео в Шайенне. Конечно, это было очень давно – пятнадцать, восемнадцать лет назад. Но можно начать практиковаться. Ах, это было так весело: толпа народу, привлекательные мужчины. Я и с Джеком познакомилась там, на родео. – Она взбивала венчиком расплавленное масло с мукой. – Господи, надо же чем-то заняться.
Он не знал, как говорить с ней. Раньше она была женой Джека, ее роль была вполне определенной. Теперь это была женщина, которой он никогда не знал, – она плакала, говорила о том, что надо что-то делать, пела. Женщина, одинокая женщина – что ей сказать, черт возьми?
– А что это за овечья ограда там, у поворота? – Он старался изобразить, будто действительно хочет это знать. Проклятье, он действительно хотел это знать.
– Ах это! Видишь ли, Джек оставил меня не слишком хорошо обеспеченной деньгами. У него, как у большинства ранчеров, земля была богатой, а казна бедной. Конечно, он не ожидал, что умрет так внезапно. Я должна была что-то делать. Попыталась найти покупателя на браманов. Но никто в окру́ге и слышать о них не желал. Вот когда поймешь, кто тебе друг, Лоял. А ведь все друзья Джека – ранчеры. В конце концов приехал какой-то парень из Техаса и купил их. Перед тем я написала мужику, у которого Джек сам их когда-то приобрел, и он прислал этого парня. Так что браманы вернулись туда, откуда пришли, – в Техас. – Она раскатывала желтое тесто пустой винной бутылкой. Из-под стола вышла кошка и подъела упавшие на пол обрезки. – Я на этом ничего не заработала. В сущности, даже осталась в убытке. Потом Боб Эмсуиллер спросил, не сдам ли я ему в аренду часть ранчо под пастбище для овец. Для летнего выпаса. Пообещал, что его овцы не слишком стравят мне луг. Вот он и поставил ограду.
– Я не видел там никаких овец.
– Да. – Шея у нее была красной – видимо, от жара, исходившего от плиты. Плита стояла высоко, от нее шел запах чего-то подгорелого. – Он не заплатил того, что обещал, поэтому я велела ему забирать своих овец и уматывать. В этом году – никаких овец. Он тоже сказал, что платить не будет, что с меня достаточно ограды, я, мол, должна радоваться, что она у меня осталась. После того как я отказала ему в аренде, как-то ночью по дому кто-то несколько раз стрелял. Разбили окно в свободной комнате.
