Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
– Вам как представителю свободного печатного слова гузку, – провозгласила торжественно Юлька. Она упорно принимала Мухина за журналиста. Хотя за всю свою жизнь Иван Максимович написал один-единственный фельетон на начальника южной партии Саульского. Материал в газете не напечатали, посоветовав кое-что уточнить. Мухин забрал его и сжег. Фельетон-то написан был сгоряча. Схватились, повздорили, – Мухин сел и за один вечер сочинил, изложив свое отношение к поискам, которые считал бесперспективными. По отношению к Саульскому это было бы некорректно: человек приютил его в тяжкое время, когда Мухин, выйдя на волю, не знал, куда податься. Мотался с Саульским по Югу несколько лет. Ну что, что разошлись их пути-дороги? Время покажет, кто прав...
– Лестно, конечно. Но я предпочел бы деталь менее красноречивую. Лапку, например, – Мухин зажмурился, но и при закрытых глазах ресницы его мелко вздрагивали. Это нервное помигиванье появилось в тюрьме, после долгой отсидки в темном холодном карцере. Выйдя из заключения, медленно, мучительно привыкал к свободе, учился, не вздрагивая, не вжимая голову в плечи, говорить с человеком, глядя ему прямо в глаза. Это давалось очень трудно. Но в конце концов освоился. Вот даже шутить научился. Не бог весть какая мудреная шутка, но и то шаг вперед.
– Присаживайся, Олег! – пригласил Кеша.
Но Пронин-младший затряс головой и, подхватив на бегу соскользнувшие очки, выскочил из балка, забыв закрыть за собою дверь.
– Что они? – спросил Мухин, уже догадавшись о причине ссоры.
– Этот придурок Федора Сергеича приревновал, – скрипучим, злым голосом проговорила Юлька, ковыряя вилкой жаркое. Оглядев застолье полными слез глазами, тихо закончила: – Каждый человек хочет быть счастливым не вчера и не завтра, а сегодня... сейчас.
– Если бы все люди постигли эту мудрость! – подавив вздох, сказал Мухин. Что ж, Пронин в выборе не ошибся. Тетушка – женщина яркая, интересная и вполне заслужившая свое счастье. Тронув девчонку за руку, Мухин осторожно сказал: – Юля, вы умница!
– Вы шутите? – недоверчиво уставилась на него Юлька.
– Нет.
Балок стоял далеко от ствола, но с буровой долетал утробный гул дизелей, глухой перезвяк бурильных труб, команды. Ни на что, в сущности, не надеясь, Енохин все же решился здесь зимовать и, с помощью Волкова сумев убедить управленческое начальство, поставил буровую. Строили наобум, наметив сначала одну точку, подле больницы, в сосновой рощице, после переместились, по настоянию Волкова, к реке.
– Вы тут всех больных разгоните, – возражая против первого варианта, говорил он.
Вышку сдвинули, выбрав произвольно другую точку. Это было второе нарушение дисциплины. Но семь бед – один ответ.
Очень уж благополучно в этот раз начали. Бурили пока без аварий. Даже инструмент ни разу не прихватывало. Такого в практике Енохина еще не случалось. Через пять-шесть дней, если ничто не помешает, подойдут к намеченному горизонту. Давно уж, точнее, ни разу еще за последние годы, Енохин не чувствовал себя так уверенно и сильно. Рядом с ним был человек, к которому в любой час дня и ночи можно обратиться за помощью. И человек этот, Волков, не совался с советами, не требовал темпов, а только интересовался: чем помочь? И помогал.
О, если б почаще встречались такие руководители! Это действительно коммунист! Он не стоит над душой, не изображает всезнающего службиста. До сих пор Енохину «везло» на других: они все знали, все понимали и давали глубокомысленные советы. С одним из таких «знатоков» однажды заговорил о наклонном бурении.
– Это что же, придется наклонять вышку? – удивился «знаток». – А если она упадет? Нет, нет! Мы не позволим калечить оборудование. Оно обходится государству в копеечку.
Енохин не стал его разуверять, что вышку никто наклонять не намерен, просто за счет некоторых приспособлений долото войдет в породу под нужным углом, и – только. Еще начнет этот, с позволения сказать, эрудит выспрашивать – что? да почему? – да потом с умным видом примется возражать, а потом и требовать... сорвешься, брякнешь ему все, что думаешь...
Из балка вкусно набрасывало жареным. Енохин вспомнил, что с утра во рту маковой росинки не было, и прибавил шагу.
За столом сидели Юлька, Шарапов и какой-то незнакомый молодой человек. Енохин холодно поздоровался (теперь незнакомцы могут быть только из геологоуправления, а видеть их особого желания нет) и уселся подальше от приезжего. Тот добродушно улыбнулся и завел разговор:
– Один мудрый француз говаривал, что лучше всего знакомиться за столом. Пару вопросов задать позволите?
– Спрашивайте, – раздирая гусиное мясо, согласился Енохин. Странное, однако, начало неприятного разговора! А что разговор собирается быть неприятным, Енохин сразу это почувствовал.
– Насколько мне известно, вы плыли в Килим. Что вас остановило? Интуиция? Производственная необходимость?
«Вы ведь знаете... все управление в курсе. К чему эти провокационные вопросы?» – сердито зашевелил бровями Енохин. Но, отвечая, твердо придерживался своей версии:
– Ледостав... и медвежья услуга случайного лоцмана.
– Ловлю вас на слове, Андрей Афанасьевич! Если вдруг – тьфу! тьфу! – Мухин, чтоб не сглазить, трижды плюнул через плечо, лукаво прищурился. – Если вдруг что откроете, я назову ваше открытие случайным.
– Об этом поговорим, когда откроем.
